— Я слишком много болтаю, верно? — сказала Дори, чувствуя себя полной идиоткой.
— Много, но не так чтобы очень, — снова улыбнулся он, массируя рукой шею Дори. — Я очень рад, что ты такая счастливая.
Она действительно была счастлива. Столько времени прошло, прежде чем она смогла вновь применить свои профессиональные знания и опыт, любая попытка показать, что ничего особенного в этом нет, была бы неестественной, даже более того — просто глупой. В этом не было ничего сверхъестественного. В ее организме не произошло никаких физиологических изменений. Судьба сама взяла из ее рук этот выбор и приняла решение. Она — врач. Она именно то, что есть на самом деле. И совершенно неважно, что произошло с ней в прошлом или что случится в будущем. Она всегда останется врачом.
Гил это видел. Ему не нужно было ничего объяснять. Он явно был рад и доволен за нее, но вместе с тем было ясно, что самому ему не так уж радостно.
Оба понимали, что это неизбежное событие, к которому они, хотя и знали, что оно неизбежно, не сумели подготовиться, — это событие приблизилось, и сейчас нужно будет принимать решение. Одному из них придется это сделать.
Гил накормил ее, обедом в симпатичном летнем ресторанчике в центре Денвера, а потом они отправились обратно. Дори спросила, как отреагировали на несчастный случай с Джозефом дети. Гил сказал, что они страшно перепугались, разволновались и были охвачены ужасом. Пока они ехали по городу, Гил вспоминал свой последний приезд в Денвер и показывал Дори из окна машины все интересные места, которые припоминал. Он говорил о горах и о великих равнинах. Но разговор не касался Колби и Чикаго. Им не хотелось говорить, о напряжении, царящем между ними. Они не прикасались друг к другу и не могли заставить себя взглянуть в глаза один другому, слишком опасаясь того, что могут увидеть.
Домой они приехали часам к пяти. После непродолжительных расспросов Гил уехал в своем большом серебристо-черном грузовике вместе с мальчишками — надо было выполнить вечерние дела. А Дори осталась помогать Мэтью готовить ужин.
— Что-то ты больно спокойная сегодня, — сказал Мэтью, входя в гостиную и вытирая руки о полотенце, которое он всегда, занимаясь готовкой, затыкал за пояс. — Если поездка в Денвер прошла так уж замечательно, тогда что же тебя так гложет?
Дори снова рассматривала фотографии на стенах.
— Здесь на этих стенах столько счастья, — сказала она, пропуская те улыбки, которые заведомо были неискренними, и разглядывая остальные. Если не принимать во внимание мать, все остальные женщины на фотографиях причиняли Гилу боль. Мальчишки доставляли радость, в их глазах светилась любовь. Мэтью был ему добрым другом. А нужна ли здесь фотография еще одной женщины?
Мэтью кивнул и подошел к бильярдному столу.
— Здесь не только счастье, но и немало печали. Но знаешь, что я вижу, когда смотрю на эту стену?
— Что?
— Гордость. Надежду. Уравновешенность. Убеждения. Я приехал сюда в сорок седьмом. Потерял собственную ферму и свою семью. Помнишь, в тот год пронесся страшный ураган, было много жертв, — сказал он, опуская голову, как будто нехотя рассказывая ей о печали своего сердца. — Я очень любил сестру и не знал мужчины прекраснее отца Гила. Но, по-моему, их сын превзошел их обоих. Я знал его совсем еще ребенком. Видел, как он падает и снова встает на ноги. Но никогда не видел, как он опускает руки и сдается. Ему не всегда удавалось заполучить то, что он хотел, но парень всегда был благодарен и за то, что получал.
Она тяжело вздохнула. Сердце ее упало. Больше всего на свете Дори хотелось остаться здесь с Гилом и провести остаток жизни, придумывая, как заставить его улыбнуться. Она очень хотела сделать так, чтобы хотя бы одна его мечта осуществилась.
— Ты ведь уезжаешь, верно? — мягко проговорил Мэтью. — И не знаешь, как сказать ему об этом.
Дори посмотрела на него. Лицо старика светилось мудростью и добротой. Она увидела в нем понимание.
— Думаю, что мне придется уехать, — ответила она. — Мне здесь очень хорошо, но я не создана для того, чтобы болтаться без дела на ферме и печь печенье. Или вязать. А Гилу я не нужна. У него есть ты и мальчишки. Вместе вы — семья. Вам больше никто не нужен на этой стене. Да и мне здесь не место. Я человек городской. Врач. Я… я люблю Гила, очень люблю, но мы такие разные люди, и… наверно, мы просто не созданы друг для друга. Нам не быть вместе.
Он рассмеялся, и она вздрогнула от этого раскатистого звука.
— Прости, я не над тобой смеюсь. Меня просто удивляет, что ты смогла сказать все это. — Он восхищенно рассматривал ее. — Ты, конечно, умная женщина, но мне всегда казалось, что ты тот человек, который думает не мозгами, а сердцем.
Она снова взглянула на стену. На Джойс и Бет.
— Сейчас мозги и сердце говорят мне одно и то же.
— Правда?
— Я не то, что ему нужно. Я не смогла бы сделать его счастливым, — сказала Дори. На глаза наворачивались слезы. Она с мольбой повернулась к старику. — Я не хочу сделать ему больно, Мэтью. Что же мне ему сказать? Как объяснить все это?
— Скажи ему правду. Он все поймет.
И она сказала ему правду. После ужина, когда они вышли на крыльцо. И к ее величайшему облегчению — сразу же сменившемуся разочарованием, удивлением и даже непониманием, — он согласился с ней.
— Я рад за тебя, Дори, — совершенно серьезно сказал он. — Я подозревал, что ты чувствуешь по тому, как ты говорила сегодня, А вчера… Черт возьми, да я ни разу в жизни не видел ничего подобного. Все люди на ноле впали в панику, но только не ты.
— Ты тоже не паниковал.
— Еще как. Ты просто не давала мне времени завизжать, потому что я все время что-то делал по твоей просьбе. Ведь Джои мог бы потерять нечто большее, чем просто кисть, дожидаясь, пока кто-нибудь из нас сделает что-то путное. Но тут оказалась ты, вся в крови, спокойная, как удав, и все получилось очень быстро. Я… на это действительно стоило посмотреть.
Она улыбнулась и посмотрела на свои руки. Волшебные руки, умеющие исцелять людей. На глаза Дори наворачивались слезы. Она ощущала, как в сердце ее зарождается дикая боль и начинает раздирать его на мельчайшие клочки. И руки ее беспомощно упали. Они ничего не могли поделать с этой болью.
— У тебя настоящий дар, Дори. Его надо использовать. Это я понимаю. И восхищаюсь тобой, — сказал он. Потом, помолчав, добавил: — А знаешь, что мне больше всего нравилось в тебе?
— Что?
— Мы никогда не лгали друг другу. Мы всегда знали, что наши чувства по отношению друг к другу не могут длиться вечно. Мы шли на это с открытыми глазами, зная, что все это лишь временно. Не притворяясь. Не давая друг другу обещаний. Не сожалея ни о чем.
