— Вот теперь лучше, — сказал ребенок. — О’кей!
Странно, но сын совсем не рвался обратно, туда, где продолжала кипеть хоккейная баталия. Неужели так обрадовался приезду родителей? Что-то не похоже…
Невеселые размышления Олега прервало появление девочки в шортиках. Она что-то сказала Альберту.
— Извинилась перед вами за то, что прерывает разговор, и спросила, долго ли меня ждать, — перевел сын. — Что мне ей ответить?
— Делай так, как сочтешь нужным, — пожал плечами Олег. — Хочешь — беги играть, хочешь — побудь с нами.
— Вы хотите уходить? — не понял ребенок. — Тогда я пойду. Или нет? Тогда поболтаем.
Ребенок с умственным коэффициентом сто пятьдесят баллов явно растерялся.
Девочка не выдержала, что-то крикнула Альберту, и сама направилась к створу ворот.
— Сказала, что пока будет играть за двоих, — перевел сын.
Олег посмотрел на успокоившегося сына и неожиданно предложил:
— Слушай, Альберт, а давай вместе махнем домой. Деда с бабкой навестим. Они ведь скучают по тебе.
— Домой? — Альбертик уставился округлившимися от удивления глазами сначала на отца, потом перевел их на мать. — А… надолго?
Уже сам этот вопрос был красноречивее всякого ответа. Олег замолчал и хранил молчание уже до самого конца визита. В заключение он нежно расцеловал сына, но, сев в машину, заметил-таки Элеоноре:
— Ты обратила внимание, что он даже не спросил, куда ты его собираешься везти на отдых? И потом… Мы оторвали его от игры, и он ничуть не расстроился. Это что — выдержка или… равнодушие? Он ведь еще совсем малыш.
— Пустяки, — беззаботно улыбнулась Элеонора. — Это не равнодушие, а уверенность в завтрашнем дне. Так, кажется, это называлось у нас раньше? Наш сын знает, что еще успеет наиграться в этот самый хоккей, что отпуск проведет там, где ему будет хорошо и интересно. Что же ему нервничать? И мне нравится, что он такой… спокойный. Это значит, что в душе его царит полнейшая гармония.
— Но где его детская непосредственность? — настаивал Олег. — Где азарт? В его возрасте все мальчишки жуткие фантазеры, непоседы, озорники, в конце концов. А наш…
Элеонора не отвечала, всецело занятая дорогой. Участок шоссе, примыкающий к аэропорту, был наиболее оживленным, и водительнице пришлось прилагать все свои таланты в этом новом для нее деле. Спор, к явному удовольствию Элеоноры, прекратился сам собой, но мысли о сыне, его характере и судьбе продолжали преследовать Олега и тогда, когда он, расцеловавшись с Элеонорой, поднимался по трапу самолета, и когда уже сидел в кресле с пристегнутыми ремнями. Однако, оставшись наедине с самим собой, Олег был вынужден признаться, что, говоря о качествах настоящего мальчишки, он имел в виду прежде всего Романа — разумеется, Романа, каким тот был несколько десятилетий тому назад…
* * *
Дружба Олега и Романа началась еще в первом классе поселковой, почти сельской школы, но от непокорного характера Романа и его озорных проделок учителя буквально стонали, в то время как Олегом Романовым они просто не могли нахвалиться. Олег рос тихим, прилежным, благонравным — совсем как Альбертик — мальчиком, к тому же еще с самых ранних лет пристрастившимся к музыке…
Стоило только где-то дома или в гостях кому-либо из взрослых включить радио и телевизор, как мальчик сразу же бросал все свои игрушки, нетерпеливо дожидаясь момента, когда зазвучит музыка. И уже при первых же аккордах он весь обращался в слух…
К счастью, в небольшом поселке на берегу Волги имелся вполне приличный клуб, а в том клубе — хороший концертный рояль. Однажды, заскочив в клубную библиотеку за своим заказом (отец Олега был директором школы и пользовался буквально каждым часом для того, чтобы «поднатаскаться» в педагогических премудростях), Романов-старший оставил своего отпрыска в фойе клуба… Он, по обычаю, закопался в книгах и вспомнил про Олежку только через час. В ужасе Сергей Владимирович — так звали отца Олега — выбежал из абонементного зала. В коридоре никого не было. Только из-за одной двери доносились звуки рояля — кто-то настойчиво и терпеливо разучивал гаммы. На всякий случай Сергей Владимирович заглянул в дверь и… остолбенел, увидев сидящего за роялем Олежку. Над мальчиком, едва достающим ножками до пола, склонилась молоденькая учительница музыки. Услышав скрип открываемой двери, учительница недовольно обернулась, но тут же лицо ее озарилось приветливой улыбкой.
— У вашего сына абсолютный слух, — все так же сияя, сообщила она. — И он схватывает все прямо на лету. Ему надо обязательно учиться.
Так началось восхождение Олега Романова к его нынешним вершинам. Всего через год его учительница призналась, что ей уже нечему научить Олега. Она же настояла на том, чтобы родители отвезли юного вундеркинда в районный центр, в музучилище, где ему предстояло продолжить свое музыкальное образование.
…Отец вернулся из райцентра в приподнятом настроении. На радостях, что Олежку приняли («Представляешь себе, мать, не посмотрели, что еще мал да и прописка не городская, а сельская»), выставил на стол бутылку привезенного из города хорошего красного вина.
За ужином, выпив по рюмочке, супруги принялись выяснять, откуда в их семье — простых сельских тружеников, появился самый настоящий вундеркинд. И Сергей Владимирович, и Валентина Петровна были интеллигентами в первом поколении, причем одного взгляда на директора Бабушкинской школы — широкоплечего, кряжистого мужика с грубоватыми, точно из куска дерева вырубленными чертами лица — хватало, чтобы догадаться о его простецком происхождении. Следы голубой крови отыскивались — и то с некоторым трудом — в невысокой и плотненькой Валентине Петровне, большие темные глаза которой и черные вьющиеся локоны точно сошли со старинных миниатюр, изображающих провинциальных дворянок. Густыми темными кудрями и большими черными глазами Олег действительно походил на мать, но супруги никак не могли взять в толк, откуда взялись в мальчике изящная стройность, удлиненный овал лица, красиво очерченный рот. И руки у Олега были тонкие, с длинными, музыкальными пальцами — совсем не такие, как у его короткопалых родителей.
— Это, Валя, какая-нибудь твоя прабабка виновата, — подкалывал жену слегка захмелевший Сергей Владимирович, — небось поамурничала с каким-нибудь благородным, а он меломаном оказался. Вот порода теперь и сказывается.
— А почему моя, а не твоя? — смеясь, отмахивалась раскрасневшаяся Валентина Петровна. — Твои что, святые были?
— Куда моим лапотникам в калашный-то ряд, — продолжал дурачиться муж, — в деревне все шашни как на ладони. Это у вас в городе…
