Какой в этом посыл, я не знаю. Она не просит меня остановиться в попытке шагнуть в пропасть бесконтрольной тьмы. Она просто рядом, в моем сердце и в моих мыслях. Ярости нет места рядом с обликом той, что владеет моей душой и телом с нашей первой встречи.
Смотрю, как из глаз Саида медленно уходит жизнь. Он не делает ничего, чтобы меня остановить. И тут в воспаленный рассудок врываются раскаленным клинком его недавние слова.
«Ты куда больший счастливец в сердечных делах, ведь ты обрел взаимную любовь. Твоя боль разлуки такая малость по сравнению с тем, что ты держишь в руках самое ценное сокровище. И рано или поздно ваши пути сойдутся. Но наши с Аблькисс — никогда…»
Это как удар огромной мощной волны, что разбивает безумие и злость в считанные секунды.
На плечи вновь обрушивается небо. Руки теряют силу, пальцы разжимаются. Пошатываясь, поднимаюсь на ноги, окинув взглядом притихшую толпу…
Саид приподнимается на локтях, откашливаясь и сплевывая кровь. А мое сердце бьётся по-новому, как будто только сейчас обрело четкое понимание того, насколько слова Ассасина правдивы.
Протягиваю руку. Но воин песков и не нуждается в моей помощи, встает сам. А все вокруг затихают, ожидания либо продолжения боя, либо моего вердикта.
— Изгнание! — мой голос звучит громко и твердо, несмотря на усталость. Я принял много ударов, и далеко не самых легких, как оказалось. — Дайте ему воды, провизии и коня. Саид, ты больше не служишь моей семье и моему эмирату. Отныне ты изгнанник. Твои люди мертвы. Знай, если я услышу о тебе, либо ты решишь однажды пойти против меня, я найду и истреблю вас.
Ассасин сплёвывает кровь. Я жду ненависти в его глазах, но ее там нет и в помине.
— Мой шейх, благодарю тебя за оказанную милость. Аллах свидетель, я никогда не потревожу ваш покой. Но всегда, помни это, останусь верным стражем тебе и твоему отцу. Этого уже никто и ничто не отменит.
Коротко киваю. Внутри пустота. Но я не имею права на слабость и прощение.
Ему приводят лучшего арабского скакуна Мадины. С седла свисают фляги с водой и ланч боксы с провизией. Я не знаю, куда направится отверженный страж, но знаю точно, что пустыня — его родной дом. Он воин песков. Если ему и грозит смерть, то вовсе не от жажды и голода.
Возможно, нам есть, что сказать друг другу на прощание, но я лишаю нас последнего слова. Только внутри что-то царапает. Отец поймет и даже одобрит мое решение. Я не могу поступить по-иному.
Смыв с лица кровь и песок, Ассасин быстро надевает футболку и куртку. Ножи и саблю я ему оставил.
А затем, натянув поводья чистокровного жеребца вороной масти, с ликующим криком воинов пустыни срывается с места. Звук копыт гулко раздается в предрассветной тишине, пока фигура изгнанного всадника не скрывается во все еще густой тьме за пределами оазиса…
Силы едва не покидают меня. Кто-то подходит, протягивает флягу с водой. Ощущаю привкус гуараны. Командир отряда утвердительно кивает — ему лучше знать, что мне необходимо после совсем не легкого кулачного боя. Он видит, что я с трудом держусь на ногах, и силы тают.
Нежадно болят ребра, скула и подбородок. Кажется, шатаются коренные зубы. Саид не стал унижать меня перед воинами, бился как истинный воин. А я под яростью и адреналином даже не понимал, что меня избивают.
— Что делать с ними? — спрашивает командир отряда, кивнув на шеренгу пленных амазонок и Мадину.
Названная сестрица старается на меня не смотреть. Ее расчет на Саида не оправдался. Скорее всего, они были заодно, пока Мадина не объявила о своих намерениях причинить зло шейхе Аль Махаби. Если бы не страсть Ассасина к Аблькисс и защита своего интереса, никто не знает, что бы армия Мадины сделала с Газаль.
Запуганная прислуга нерешительно мнется под деревьями. Им идти некуда, они рабы моей сестры. Что с ними делать, я решу потом — скорее всего, отвезу в свой дворец, а там уже выяснится, захотят они остаться или вернуться в свои семьи.
А что касается Мадины с ее воительницами… Тут без вариантов. Я просто не имею права на еще один щедрый поступок в виде помилования. Да и изначально не собирался этого делать.
— Официального суда не будет, — говорю я громко, чтобы Мадина услышала мои слова и не обольщалась. — Мы решим все здесь. Для начала я с ней поговорю.
В теле болит каждая мышца. Я пошатываюсь при движении, понимая, что отдых был бы весьма кстати, но я не позволю его себе, пока не закончу здесь.
— Ты хотела продать Газаль работорговцам за хребтом. Это так? Как ты ее нашла в моем дворце? А, конечно же. У тебя хватает осведомителей даже положить змею мне в ванную. Я их всех найду. Не сомневайся.
Мадина делает вид, что не слышит моих вопросов. А я смотрю в лицо сестрицы, и борюсь с желанием ударить.
Чего ей не хватало? Путь от рабыни до свободной женщины, который мало кому удавалось проделать. Отцовская любовь эмира, блестящее образование, состояние, возможность выбрать себе любой путь. Как можно было все это пустить под откос, ради любви?
Любви? Сжимаю зубы. Любовь была в глазах моей матери. В сердце моей Газаль. А сестрицей двигали похоть и разврат, и ничего больше. Она так глубоко погрязла в беспросветной тьме, что уже не желала оттуда выбираться. У такого чудовища никакой любви быть попросту не может.
— Я жду, Мадина. Или мне отдать тебя на потеху своим бойцам?
О том, что названная сестра вела торговлю рабами с палестинскими террористами у подножия скалистых гор и поставляла им люксовый товар, я узнал совсем недавно. Мой отец ненавидел Давуда Аль Махаби за подобное. Когда узнает, что приемная дочь продолжила дело покойного эмира, это разобьёт ему сердце.
— Ты так ничего и не понял, Кемаль, — из ее горла рвется смех. — Я не буду делить тебя ни с кем. Как ты думаешь — куда пропадали твои бедуинские любовницы? Не показалось это странным? Я никого и никогда не потерплю рядом с тобой!
— Я избавлю тебя от этих мук ревности, сестра, — присаживаюсь на корточки, чтобы видеть ее лицо. — Там, куда ты отправишься, вряд ли у тебя будет на это время.
— Убей! — хохочет Мадина. — Давай! Только ты уже не увидишь свою принцессу, так и знай. Сам попробуй сносить голову после того, как шейха Аблькисс расскажет, что я с ней едва не сделала. Висам Аль Махаби порежет тебя на ремни!
— Ты хотела продать обеих на закрытом аукционе у палестинцев. Ты либо безумна, либо просто глупа. И я начинаю думать, что убить тебя будет довольно просто. Нет, я начинаю думать о том, сколько смогу выручить за тебя на том самом аукционе, где ты пыталась продать и Газаль, и шейху Аль Махаби.
Мадина смотрит на меня и продолжает смеяться.
— Кемаль, дорогой мой брат, безумец здесь ты. Они давно со мной работают, и я ценнее для них именно в качестве кладоискателя. Но твоя связь с ними сделает тебя отверженным!
— А ты права, — я поднимаюсь. — Принесите мне саблю.
И, глядя в побелевшее лицо Мадины, хладнокровно добавляю:
— Тебя там продавать резона нет. Я пущу с молотка всех твоих девушек. А затем сотру это змеиное кубло работорговцев с лица земли. Только для них, — киваю на ошарашенных амазонок, — уже будет поздно. Их увезут далеко новые владельцы, если не убьют на месте после первого же использования по назначению.
Амазонки расслышали мои слова. Возмущенный гул перешел в протесты, потом в мольбы. Они призывали Мадину заступиться. Но моя сестра не считала нужным спасать никого, кроме себя.
— Да пожалуйста. Султана уйдет дороже всех. Она невинна. Остальные тоже уйдут с молотка очень быстро…
Крики девушек переходят в вой. Кто-то начинает взывать ко мне, умоляя пощадить. Но я непреклонен. Чтобы уничтожить рассадник работорговли, мне нужна наживка. И они ею станут. Невиновных среди них нет.
— Склони голову, Мадина. Я приговариваю тебя к смерти.
Рукоять сабли холодит ладонь. Мне не так часто приходилось убивать. Но я не только мщу за Газаль, я совершаю убийство чести над той, что предала нашу семью.
