лучше — мучительно умирать самой каждый день и в итоге похоронить и его, или лучше не знать, что его больше нет, думая, что где-то бродит одинокий волк, просто не появляется.
Простояв под прохладным душем полчаса, я решила, что он уже ушел, но, выйдя из ванной, застала его сидящим на диване.
Он уже полностью оделся и, наверное, ждал меня, склонив голову над своими сцепленными в замок руками. Наверное, он услышал мои шаги, подняв голову, хмуро посмотрел на меня и сказал:
— Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Малинка, но, боюсь, не смогу тебе этого дать, прости.
Поднявшись, он еще постоял немного, будто хотел сказать что-то еще, а я из последних сил сдерживала новый водопад из глаз. Не знаю, как так вышло и что на меня нашло, но я, как отчаявшаяся, ни капли себя не уважающая женщина, прошептала:
— Я люблю тебя.
Наверное, со стороны это выглядело, что я навязываюсь, предлагаю себя мужчине, которому это вовсе не нужно.
Но Борзый отсрочил на пару минут мое падение в бездну. Он подошел и, сжимая меня в ручищах, кажется, до хруста костей, тискал, утыкаясь лицом в мою макушку. Но потом вдруг опустил руки и молча ушел, тихо закрыв за собой дверь.
У меня не было сил, да и желания двигаться с места. Я сползла по стеночке прямо на пол, задыхаясь от мощнейшего приступа. Глядя на флакон вентолина в двух шагах от меня, не испытывала ни малейшего желания им воспользоваться. Какая разница, если меня нет уже с той минуты, когда за ним закрылась дверь.
Попытавшись открыть глаза, поморщился от колющей боли в висках. Где-то рядом были голоса людей, но я не понимал, что они говорят, — как сквозь толщу воды, только звуки глухим эхом звучат в ушах. Только спустя время постепенно начал врубаться.
— Очнулся? — мягкий голос Джексона заставил все же приоткрыть один глаз.
Он обеспокоенно вглядывался, кажется, пытаясь расковырять мне глаз шире. Судя по тому, что вокруг все такое же белое, как его халат, я опять в клинике.
— Оставьте нас. — Бас полкана не предвещал ничего хорошего, а мне, как и прежде, нечего ему сказать, зря приперся.
— Что с тобой происходит, Санек? — устало спросил Денис Викторович, подтаскивая себе стул и усаживаясь рядом со мной.
— Внедряюсь.
— Твоя задача сразу, целиком внедриться, а не частями! — рявкнул начальник. — Нахера, поясни мне, ты по всем притонам ежедневно граблями машешь и провоцируешь всадить тебе нож в сердце каждого первого?
В сердце, блядь. Да, именно в него, чтобы не болело. Чтобы перестало печь в груди так, что хочется вырвать эту адскую боль, ломая ребра. Кстати, кажется, их и сломали. Не помогло, значит.
— Значит, так, Борзов. Про тебя уже такие легенды ходят, что нам и делать ничего не надо. Такого психа-киллера можно законникам и прочим желающим уже на аукционе выставлять и срубить деньжат на хозяйственные расходы в отдел!
— Да пох…
— Это я уже понял! Только понять не могу, что тебе в преисподней понадобилось? К кому ты там спешишь? Третий раз ты уже тут! Не считая мелких увечий! Всему есть предел, Борзый. Уничтожать преступность физически и без тебя есть кому, ты не для этого создан был! Тебя в отделе называют «Агент-провокатор»!
Блядь! А вот это было бы смешно, если бы не было так грустно. Лучше бы не напоминал, звездный босс, может, я бы еще послушал его бубнеж немного.
— Малину принес? — надоело мне слушать одно и тоже.
— Да пошёл ты к черту со своей малиной! Ладно бы бухал да баб тискал по этим злачным заведениям, нет же, ты кулаки чесать туда ходишь! И ведь даже не смотришь с кем! Сколько уже желающих тебя завалить? Полсотни набрал? Пора поляну накрывать юбиляру?
— Ты встать можешь?
— Да. Что-то нужно? — зря подобрел Денис.
— Очень нужно. Встань и выйди отсюда.
— Идиот, — вздохнул шеф, — меня ты тоже провоцируешь? Что ты творишь, Сань? Не знай я тебя как облупленного, решил бы, что ты, обитая в этой сфере, сменил приоритеты.
Я закрыл глаза, не желая его слушать, может, он и продолжил бы меня пытать, но зашла главврач и выдворила полкана таким приказным тоном, что ему у нее можно мастер-класс попросить, глядишь, послушнее будут подопечные.
Мне нравится лежать с закрытыми глазами, ведь тогда я сразу вижу ее. Она смеется, убегая от меня по грядкам на дачах, в ее медных волосах играет солнце, и они как спиральки прыгают, заманивая меня. Замирает, с нежностью глядя в глаза, когда я ее поймаю, доверчиво подставляет свои сладкие губки, разрешая целовать их. Я не могу забыть нежную кожу под моими лапами и как жадно целовал ее, от вкуса которой дурею моментально. И пусть жжение в груди от воспоминаний словно мне сто паяльников прижгли, все равно это — лучшие моменты, только так я могу ее видеть. Я ведь даже фотографию ее не могу с собой носить.
Мне не хотелось выпускать ее из рук в ту ночь, но я даже за водой сбегал, едва отдышавшись, с дебильной улыбкой на всю рожу, вспоминал ее награду, обещанную за это. «Хоть троих детей проси». Нашел на ее кухне противозачаточные, хотел выкинуть упаковку в мусор, но решил, что это слишком подло, и поэтому просто выпотрошил все блистеры, смыв таблетки водой в раковину.
Ага, идиот, прав полкан. Потратив минут пять, перевернулся мордой в подушку, не желая никого больше видеть, кроме нее. И пусть меня убивают эти слова, которые она сказала: «Люблю тебя», пусть этот момент, как на зажевавшей пленке, повторяется раз за разом, сжимая сердце в тиски и тугим горьким комом подкатывая к горлу, но я хочу их помнить. Всегда, до последнего вздоха буду вспоминать ее тихое признание и робкий взгляд моей дерзкой Малинки.
Джексон вернулся опять не один. Задолбали шастать. А вот Сумрак явился впервые, меня всегда напрягала его способность видеть людей насквозь, даже не разговаривая с ними. Да и он не стремился к дружбе со мной, ревновал, считая, что мы с Леркой не просто дружим.
— Третий раз? — спросил Кир у Джексона.
— Четвертый. Первый раз он тренажерку в подвале дома разгромил, орал там как загнанный дикий зверь. Лапы до
