Но я снова бегу впереди паровоза.
Прежде чем написать эту книгу, я работала над кое-чем другим, совершенно иным, высоко оцененным критиками.
Та история всегда будет занимать особое место в моем сердце, поскольку именно она стала компасом, вернувшим меня к истинному смыслу моей жизни.
В тот год весна наступила рано. Когда снег и лед растаяли, а одним теплым воскресным днем на веранду загородного дома Керка повеял душистый ветерок, мы решили съездить на три дня на Кейп-Код, снять номер в небольшой уютной гостинице, выпить вина и погулять по пляжу.
Именно это мне и требовалось, чтобы подвести итог выздоровлению. Время наедине с Керком, моей первой любовью, которая никогда не покидала моего сердца. Время восхищаться красотой нерастраченной жизни, понимать волшебство моря, земли и неба.
Мы нежно и страстно любили друг друга каждую ночь, а за окном грохотал прибой.
Вот она – настоящая любовь, расцветающая в моей душе. Наконец мы были вместе, в объятиях друг друга, спустя годы, проведенные порознь.
Но на этот раз мы повзрослели, и теперь ничто не разлучит нас.
***
В нашу последнюю ночь в отеле Керк взял меня за руку и повел на последнюю ночную прогулку по пляжу. Ярко светила полная луна, отражаясь от темной воды, а волны тихим шепотом свободы накатывались на песок.
— Софи, — прошептал мне на ухо Керк.
Один лишь звук моего имени, сорвавшийся с его губ, вызвал во всем теле дрожь желания.
Он обнял меня за талию и привлек к себе.
— Ты знаешь, что я люблю тебя. Всегда любил и буду любить. Пожалуйста… — Он опустился на одно колено, взял мои руки в свои и поцеловал мои ладони. – Будь моей женой, Софи. Выходи за меня. Оставайся со мной навсегда, потому что я не хочу больше жить без тебя.
Вся радость вселенной снизошла на меня в этот невероятный миг, и я счастливо рассмеялась сквозь слезы.
— Конечно, я выйду за тебя. — Я тоже рухнула на колени на прохладный рыхлый песок. — Ты — любовь всей моей жизни. Теперь я это знаю.
Через две недели мы поженились, сыграв скромную свадьбу на заднем дворе нашего загородного дома, и, как только начались школьные каникулы, уехали на медовый месяц в Грецию на остров Санторини.
В одно сентябрьское утро того года я проснулась с мыслью, а точнее, с ярким воспоминанием об одном эпизоде в маминой кухне, когда она поделилась со мной одной немаловажной подробностью:
«В следующие пять дней мы с Мэттом проводили вместе каждую свободную минуту. Он не позволял мне прогуливать уроки, поэтому высаживал меня из машины за пять минут до начала занятий и ждал снаружи по окончании учебного дня.
Если мне нужно было написать реферат или иное письменное задание, Мэтт отвозил меня в библиотеку, садился рядом и писал книгу, пока я занималась».
Я вспомнила слова отца на пляже: «Тебе просто нужно узнать вдохновение, когда оно нагрянет».
Я долго ждала подобного удара молнии, повода вернуться к писательству, и он внезапно случился — не как удар молнии, а как звезда, упавшая с неба прямо мне на колени.
Отбросив одеяло, я выпрыгнула из кровати. Спустя несколько секунд я уже набирала номер отца в Огасте.
— Папа, когда мы переехали из дома в Кэмдене, что случилось со всем тем, что хранилось на чердаке? Коробками и сундуками с бумагами? Это же в основном были мамины вещи — работы из колледжа и памятные вещи. Мы избавились от них?
— Конечно, нет, — ответил он. — Я все сохранил. Не мог с ними расстаться.
Сердце отчаянно забилось.
— Значит, все бумаги у тебя?
— Да. Прямо сейчас я смотрю на потолок. Они там, прямо у меня над головой.
Я улыбнулась:
— Могу я приехать повидаться с тобой и порыться в них?
Он замялся:
— Ты будто переволновалась. Ищешь что-то особенное?
— Да. — Я рассказала, что именно ищу, и он присвистнул в трубку. — Скоро приеду.
— Буду ждать.
***
На папин чердак ведет не обычная лестница, а квадратная дверь в потолке второго этажа, к которой ржавыми болтами приделана складная лесенка.
Я не поднималась на чердак с четырнадцати лет. После того, как мы перенесли мамины вещи по шатким ступеням, мы закрыли за собой дверь, и на этом всё закончилось. Мы заставили себя забыть, что её вещи там, притворились, что их никогда не существовало.
Но они никуда не исчезли. И лежали там, над нашими головами, все эти годы.
Я осторожно залезла наверх и заглянула в небольшое пространство под отцовской остроконечной крышей. Сквозь маленькое овальное окошко с улицы проникало немного света. На чердаке пахло затхлостью и старостью.
— Подай фонарик, — попросила я отца. Он не доверял лестнице и крепко держал её одной рукой, пока наклонялся, чтобы поднять фонарь другой. Он протянул его мне, и я нажала на кнопку включения.
Луч белого света пробежал по деревянным балкам островерхой крыши, пока я забиралась на чердак и вставала на ноги.
Я окинула взглядом её коробки с книгами и чемоданы, полные одежды.
Внезапно она оказалась повсюду. Я чувствовала её присутствие, близость и любовь. Каким-то образом я знала, что она рада моему приходу.
Папа засунул голову на чердак:
— Ух ты, сколько же здесь всего. Я уж и позабыл…
— Ты не шутил. Ты и впрямь всё сохранил.
Он продолжал разглядывать ящики и сундуки.
— Я просто не смог себя заставить всё выбросить.
Я улыбнулась ему с высоты своего роста:
— Я рада.
Весь следующий час мы копались в маминых вещах. Я нашла там много собственных вещей: тетрадки из начальной школы, табели, костюмы, оставшиеся после четырех лет занятий балетом и чечеткой.
Я добралась до коробки, доверху забитой старыми фотоальбомами, и окунулась в прошлое, заново отправившись в семейный поход. Я забыла почти обо всем. О рождественских утрах. О поисках пасхальных яиц на заднем дворе.
Мы так хорошо жили вместе — мама, папа, Джен и я. Жаль, что мы никогда об этом не говорили, никогда не радовались.
Последний альбом, до которого я добралась, отличался от других.
Это был не альбом моего детства, а детские фотографии мамы.
Медленно я открыла первую страницу и провела пальцами по черно-белой фотографии мамы в младенческом возрасте, ярким летним днем сидящей в круглой железной бочке на улице. За её спиной на веревке сушилась одежда, развеваясь на ветру. Дальше было море.
На следующих страницах красовались фотографии мамы в детстве и её семьи. Наконец я долистала до её фотографии с двумя моими отцами — Питером и Мэттом. Они втроем сидели на велосипедах и улыбались в объектив.
