женщина, она работала в ГАИ и начала рассказывать о вайнахах.
– Я их часто останавливала, вот сколько работаю в ГАИ, ни разу не было такого случая, чтобы мне нахамил или чеченец, или ингуш. Ни разу! А наши...пошлют и поедут дальше, были такие случаи. И кабардинцев останавливала, тоже часто ссорились. Но вот с вайнахами...клянусь, я поражена их менталитетом. Одного остановила как-то, он ехал за рулем, пристегнутый. А рядом пассажир не пристегнут, это был отец его.
Я ему говорю, мол, почему пассажир не пристегнут? Он знаете, что ответил?! «Он мой отец, старший человек, какое право я имею говорить ему, что ему надо делать?». Я начала с ним ругаться, объяснять, что да как, на что он мне ответил: «Что я сейчас, ругаться с тобой буду? Ты женщина! Хочешь – штрафуй, но ругаться с тобой я не буду, и отцу слова не скажу. Он сам знает, что делать». Я его отпустила. Таких случаев было много. Они очень уважают женщин, и старших.
Она много рассказывала о них, поражаясь их воспитанию. Я думала, мама послушает это все и как-то может мягче станет. Ведь есть осетины же, кто еще положительно отзывается о вайнахах. Думала на маму это повлияет хоть капельку. Ну хоть как-то.
Со временем мама перестала ходить со мной, и посылать Аслана по пятам. Мама изменилась. С отцом не общались особо. В принципе, как и раньше. Мама стала задумчивой. Бывало, говоришь ей что-то, а она как будто в своих мыслях. О Хаваже я какое-то время молчала, больше ничего не говорила. Каждый раз, когда я вспоминала о нашем разговоре, о никяхе, у меня начиналась маленькая истерика. Дрожь просто пробивала меня.
Было начало августа уже. К нам пришла Фатя с мужем. Мы всей семьей сели за стол, общались. Они рассказывали о своей жизни, семье, работе. Потом мы с Фатимой уеденились у меня в комнате. Секретничали.
Мама зашла в комнату что-то забрать и вышла. Мы решили, что она ушла в другой дом, но она осталась под дверью и слушала наш разговор. Она знала, что что-то услышит.
– Он тебе пишет, звонит? Вы общаетесь?
– Да Фатим, общаемся.
– А мама знает?
– Нет. Она слышать о нем не хочет.
– Ты говорила о нем с ней?
– Да! И не раз. Ничем это не заканчивалось. Она не понимает меня. Говорит, что у меня голова не работает. Но Фатим, как не работает? Была бы я такой, я бы уже давно убежала бы с ним, но я этого не делаю, потому что думаю не только о себе. Я хочу маминого согласия. Они думают, что я раз-два и выброшу его из головы. Не могу! И не хочу.
– Амишка моя, успокойся. Я думаю мама поймет, а отец нет. Как же я хочу, чтобы ты была счастлива!
Не помню, что мы там еще обсуждали. Но мама видимо в какой-то момент не стерпела и зашла.
– Вы что тут обсуждаете?
– Ой, мам!
– Фатима, я не понимаю. Ты что, за ее идеи? Ты смотрю поддерживаешь ее, о чем ты думаешь в это время, когда утешаешь ее?
– Мам...
– Я слышала то, что вы говорили.
– Меня только Фатима понимает, а ты не хочешь понять. Кому мне говорить о том, что я чувствую, о том, что думаю? Я постоянно в мыслях, мам. Вам все равно, что чувствует ваша дочь. Вам важнее мнение соседей, малознакомых людей, всего общества! Для вас это важнее. Ты уверена, что я буду счастлива с осетином? Ты уверена?
– Я уверена, что среди них ты не сможешь жить – этого хватает! Я боюсь за тебя!
– Мама, если я ошибусь в нем, это будет моей ошибкой. А если я оставлю его, и выйду за осетина, но не буду с ним счастлива, ты жалеть не будешь, что у вашей дочери не сложилось что-то из-за вашего давления?! Вот когда будет понятно, что я ошиблась в нем, тогда хоть загнобите меня. А сейчас прошу мам, хотя бы ты пойми.
– Аминат, как с тобой разговаривать?! Тебе двадцать два года, жизнь только начинается. Ты встретишь другого, дочь. На нем свет клином не сошелся.
Сестра вмешалась:
– Мам, они любят друг друга. Действительно, ну и что, что он ингуш. Сколько можно уже. Ами права, когда говорит, что надо жить ради довольства Всевышнего. К сожалению, в нашем обществе на первом месте мнение людей. А кто они? Люди... Ей с ним жить, а не с ними и даже не с вами. Не будьте так категоричны.
– Фатима, успокойся пожалуйста. Не лезь! Ваш отец поседеет на глазах, если такое произойдет! Не надо меня учить.
– Мама, как ты не понимаешь, Ами ждет твоего согласия. Пойми ее. Действительно, если ошибется, это будет ее ошибка.
– И что тогда с ней будет? Обратно ей дороги не будет Фатима! Не будет!
Мама больше всего боялась того, что мне будет не вернуться домой, и я погибну.
***
Мама ушла. Мы остались сидеть вдвоем с сестрой.
Я вспоминала, как Фатима раньше презирала ингушей и сравнивала с тем, что сейчас. Глядя на меня, она пересмотрела свое отношение. Хаваж, с моих слов, ей нравился, и она очень хотела, чтоб я была счастлива, кто бы он ни был.
Вечером Фатима с мужем уехала к себе домой.
У моей бабушки была сестра, Аза. Жила недалеко от нас и часто к нам заглядывала. В очередной раз мы сидели с ней в зале, разговаривали. Были Аза, я, моя бабушка и мама, мы вместе смотрели телевизор. Начались новости, показали Ингушетию. Бабушки, как обычно, комментировали все, что видят. Слово за слово, речь зашла об ингушах, много чего наговорили. Потом все притихли и тут бабушка Аза (ей шестьдесят) как выдаст:
– Йа Аллах, как же меня любил один ингуш по молодости!
Я как сидела, так и застыла, и навострила уши. Диалог больше проходил между моей бабушкой и Азой.
Бабушка ответила:
– Да, помню.
Аза вздохнула и задумчиво произнесла:
– Интересно все же, как бы сложилась моя жизнь, если бы я вышла за него замуж?
Мама задала вопрос, видимо, тоже впервые слышала эту историю:
– Аза, вы о чем?
– О женихе.
– Он ингуш был?
– Да, ингуш. Очень красивый, высокий, в теле. Столько девушек за ним бегали, ай…
