бережно ее взяла, а когда глянула на своего сына прежде, чем убрать фото в сумочку, с нее на мгновения слетела вся эта эмоциональная позолота. Я будто увидела совсем другого человека. Без того лживого пафоса и нарочитой брезгливости. Ее глаза блеснули тем настоящим живым огоньком, который, я была уверена, блестел и в моих глаза, когда я смотрела на свою дочь.
Но она быстро взяла себя в руки и продолжила:
— Костя родился благодаря мимолетной интрижке. Но твой Макс, знаешь, он был упорен. Почти два года он бился о мой порог, но меня кое-что не устраивало.
Я слушала внимательно и только прикидывала в уме даты. Если Косте, судя по фото, сейчас четыре года, значит, все случилось еще за два или полтора года до того, как он бросил меня.
Я не могла в это поверить. Это же был один из самых счастливых периодов в нашей жизни с Максом. И в то же время, он, как эта Катя выразилась, «бился об ее порог». Я даже предположить не могла, что Рихтер настолько чудовищен окажется.
— Меня не устраивало его финансовое положение — это раз, — продолжала Катя, — и я не могла допустить ситуации, когда мой мужчина будет хоть копейку тратить на свою бывшую или на каких-то еще детей, кроме Кости. И мне плевать, как это звучит или кто и что об этой ситуации подумает.
«Что ж, — думала я, — эта сука та еще тварь, но это ее право. А вот Рихтер! Это уже за гранью, это что-то невообразимое. Как я могла настолько ошибиться в человеке?»
— Наконец, он решился, ну а дальше ты знаешь. Это было моим первым условием. Макс должен был доказать, что у него серьезные намерения и показать, кто ему на самом деле дороже — бывшая жена с бывшим ребенком, или та, с которой он хочет связать дальнейшую жизнь.
— Бывших детей не бывает, — бросила я.
— Бывает, Лора, бывает, — фыркнула Катя и поднялась с места и пошла к выходу. — Я все это к чему, я не думаю, что ты из тех женщин, которые могут простить подобное, а Макс что-то чудит в последнее время. Я знаю, что он тот еще стратег, и решила вскрыть для тебя его карты, чтобы ты не питала иллюзий. Он же ничего тебе не рассказал, верно? — она остановилась в дверях.
— Иди, Катя, иди, — только сказала я и закрыла за ней дверь.
Когда девица ушла, я защелкнула замок на двери и, с остервенением срывая по пути с себя одежду, направилась в ванную.
Мне хотелось вместе с одеждой содрать с себя кожу, чтобы больше никакой меня и не осталось. Поскорее хотелось залезть в горячую воду, я чувствовала себя так, будто меня вываляли в грязи.
Даже не вываляли. Я словно всю жизнь просидела в яме по шею в грязи и не замечала этого. Не чувствовала гнилостного запаха предательства и лжи. Я воспринимала эту грязь как благодать. Я думала, что это и не грязь вовсе, что это лучезарное счастье, что это любовь.
Но вот я выбралась и мне поскорее нужно отмыться, пока эта грязь не засохла на моем теле и я не покрылась коркой, из-за которой не смогу больше двигаться и не смогу дышать полной грудью.
Я лежала чуть ли не в кипятке, но мне было холодно. Я никак не могла согреться. Не было слез, не было никакой истерики, даже мыслей никаких не было. Темная звенящая пустота и я где-то в самом центре этой пустоты: растерзанная, разрушенная, ни во что и никому больше не верящая.
Меня будто сначала вывернули наизнанку и скребком вычистили все, что может чувствовать, набили соломой, вывернули обратно и зашили. Остался только шрам, который никогда не заживет и всегда будет болеть.
Но я уже знаю, что к такой боли можно привыкнуть. Такая боль станет частью меня и в дальнейшем будет определять кто я теперь есть.
Вместе с тем, мне было спокойно. Больше незачем было гадать, незачем было переживать, на что-то надеяться. Я получила подтверждение своим страшным опасениям.
Раньше я думала: «Что же я буду делать, если все окажется так, как я предполагаю?». А сейчас стало ясно, что ничего делать больше и не нужно. Вообще ничего. Даже думать ничего не нужно.
Оказалось, что во мне все еще теплилась надежда до этого судьбоносного визита девицы Кати. Я не осознавала, что надеялась на что-то. Я так ненавидела Макса Рихтера, что и допустить не могла, будто нас что-то еще связывает или возможны какие-то дальнейшие отношения.
Но вот душа и сердце, оказывается, до сегодняшнего дня в это верили, тайком от моего разума. Теперь я это чувствовала. Чувствовала, как душа и сердце пришли в полное согласие с разумом и больше не спорят, больше ничего от него не скрывают и молча, сквозь слезы соглашаются со всеми его выводами.
А выводы были просты и жестоки в своей простоте. Нужно жить дальше и жить хорошо. Жить спокойно, без бурь и потрясений. И жить только для себя и для дочери. Выстроить жизнь так, чтобы хорошо было мне, Лиле и только.
И эта жизнь должна быть полноценной. В ней должны быть простые человеческие радости, у меня, в конце концов, должен быть нормальный и регулярный секс, да все у меня должно быть! Все, чего я по праву заслуживаю!
И с таким подходом, я тоже это понимала, нет места любви. Такой любви, какая у меня была. Может быть только прагматичный подход. Взвешенный и продуманный.
«Я больше не буду мечтать, я больше не буду верить, мне не нужно иллюзорное счастье, мне нужно только, чтобы мне было хорошо, спокойно и я должна быть уверена в завтрашнем дне. Даже за чужой счет — плевать. Теперь мне на все плевать.
Есть пустота, есть я в центре этой пустоты, и пустоту нужно чем-то заполнить. Если любовь не способна заполнять такую пустоту, если любовь может только ранить и уничтожать, что ж, я разберусь, чем ее заменить», — неслось в моей голове.
Наконец, я вылезла из ванной и встала перед зеркалом. На меня смотрела какая-то другая Лора. Я не узнавала себя. Между бровями появилась едва заметная складочка, которая делал мой взгляд жестким, даже жестоким. Черты лица будто немного заострились.
Я нравилась себе. Казалось, с меня слетела шелуха наивности и вместо этой шелухи и покрылась блестящей и пуленепробиваемой змеиной чешуей.
«Неплохо было бы ко всему этому обзавестись ядом. Если
