столько давления, чтобы я захотела большего. Я сжимаю в кулаках его рубашку и мну материал, не заботясь ни о чем на свете. Остаток дня ему придется разбираться с последствиями этого поцелуя. Жаль, что у меня нет красной помады, чтобы я могла немного мазнуть по его воротнику. По крайней мере, мои духи остались там, отмечая его. Позже, в комнате отдыха, кто-нибудь немного пошутит по поводу цветочного аромата, и Бо вспомнит о том, каково это — когда я сижу у него на коленях, кручу бедрами, целую его в ответ.
Это тот поцелуй, о котором я мечтала 10 лет назад. Это то, о чем я умоляла его, и теперь, когда это у меня есть, не хочу его отпускать.
Он делает движение, как будто собирается откинуться назад, но я набрасываюсь и притягиваю его ближе, наклоняя голову и открывая рот. Он понимает намек, и наш поцелуй повышается еще на 20 градусов, пока верхняя часть термометра не пробивается и ртуть не выплескивается наружу. Мы задыхаемся. Стонем. Губы соприкасаются, языки танцуют, и мне кажется, я прошу его наклонить меня над столом, но тут, конечно, приносят обед.
— Мистер Фортье? Ваш обед здесь!
Его секретарша стучит, стучит и стучит в дверь, и я кричу ей, чтобы она уходила. Бо зажимает мне рот рукой и смеется.
— Да, Мишель. Благодарю. Просто оставь это там.
— Но лимонад мисс ЛеБлан становится теплым.
У мисс ЛеБлан ВСЕ становится теплым…
Бо лучше контролирует себя, чем я, по крайней мере, внутри. Внешне он выглядит так, словно его только что основательно оттрахали. Его волосы взъерошены моими руками. Его рубашка задрана, и мне удалось расстегнуть несколько пуговиц, так что теперь я могу взглянуть на его грудь. Темные волосы и загорелая кожа так и зовут меня. Я просовываю руку в прореху его рубашки и чувствую жар его груди. Мне хочется лизнуть ее.
Он позволяет мне сидеть на нем, ощупывая его грудь в течение одной… двух… трех секунд, а затем откатывает свой стул назад и опускает меня на пол. У меня подкашиваются ноги. Я наклоняюсь вперед, чтобы опереться на его стол.
— Боюсь, мне пора возвращаться к работе, — говорит он, целуя меня в макушку, как будто я маленькая изящная птичка.
Он думает о работе в такое время?! Должна ли я думать о работе?
Я выпрямляюсь и прочищаю горло.
— Да. Я… мне тоже. У меня много дел.
— До скольких ты сегодня работаешь?
Задавая мне этот вопрос, он просматривает бумаги на своем столе. Я только что танцевала с ним приватный танец, а теперь он просматривает бумаги на своем столе! Если только они не содержат ядерных кодов, ему не следует на них смотреть.
Я обижаюсь.
— Я, вообще-то, рано ухожу. Семейный ужин.
Мама готовит мое любимое блюдо: китайскую еду навынос. Я знаю, что, если попытаюсь отказаться, она выкрутит мне руки и будет рассказывать о том, что я ее единственный ребенок.
Я обхожу стол, а он смотрит на меня своими голубыми глазами.
— Как насчет завтрашнего вечера?
— Занята.
Это правда: я встречаюсь с несколькими друзьями, девушками из «МакГи», чтобы проникнуться духом карнавала и все такое.
Он понимающе улыбается и снова опускает взгляд на свои очень важные документы.
— Все в порядке. Можешь продолжать в том же духе.
— Что продолжать?
— Прикидываться, что ты не хочешь, чтобы я смахнул все со стола и исполнил твои отложенные на 10 лет желания.
СВЯТЫЕ УГОДНИКИ!
Мой мозг работает сверхурочно, представляя именно этот сценарий. Ручки летят. Кофе опрокидывается. Бумаги, порхающие на пол. Это был бы хаос — сладкий, восхитительный хаос.
— Ты собираешься остаться и съесть свой ланч?
110 % НЕТ. Я потею сквозь свою одежду.
Я качаю головой. Он ухмыляется.
— Тогда, я думаю, увидимся за обедом в субботу.
Лорен
— А потом он сказал: «Думаю, увидимся за обедом в субботу», и я выбежала из его кабинета так, словно у меня загорелись штаны.
Роуз в ужасе ахает на другом конце провода.
— Нет, ты этого не сделала.
— К сожалению, да. Я налетела прямо на его секретаршу — надеюсь, она не была серьезно ранена — и затем побежала прямо к входной двери.
— Ух ты, да ты просто класс.
— Что я могу сказать? Таких, как я, больше не делают.
Самоуничижение — это все, что у меня есть на данный момент.
— Вы с тех пор разговаривали?
— С каких пор? Вчера? Нет, разве это странно?
Роуз хмыкает.
Я перестаю наносить макияж на глаза, беспокоясь, что размажу его, если она будет продолжать отвлекать меня.
— Что?! Это плохо?
— Нет-нет, — но потом она еще немного хмыкает, как будто она детектив-искусствовед, стоящий перед доской с красными нитями пряжи, расходящимися в разные стороны. — Просто…
— Что?!
Я хочу дотянуться до нее через телефон и схватить за шкирку.
— Может быть, ты не так уж хорошо целуешься. Я имею в виду, ты сказала, что он просто оттолкнул тебя и сразу вернулся к работе?
— Ну, не сразу.
Все-таки она в чем-то права. Я могла бы быть лучше. Я не использовала никаких причудливых движений языком. Я не стонала порнографически. Черт возьми, я была так захвачена моментом, что даже не обратила внимания, где находятся мои руки.
— Ты сделала то, что я тебе говорила, зубами? Парням это очень нравится.
Я стону.
— Нет. Я забыла. Я была слишком рассеяна.
И, честно говоря, я не помню, о чем она говорит. Роуз много читает «Космо». Я просто пью много «Космо».
— Все в порядке, — решает она. — Наверное, ты еще не все испортила.
— Ух ты, тебе надо быть лайф-коучем. Ты так хорошо владеешь словом.
Она смеется.
— Послушай, просто забудь об этом. Иди повеселись сегодня вечером и передай всем привет от меня. Я расстроена, что все пропускаю.
— Я выпью за тебя рюмочку.
— Или четыре.
Прошли годы с тех пор, как я в последний раз выходила на Бурбон-стрит, и еще больше времени прошло с тех пор, как я была там в сезон карнавалов. Я заканчиваю наносить макияж на глаза и провожу пальцем по красной помаде. Мои локоны уложены волнами, и, эй, они, скорее всего, останутся такими как минимум на пять секунд. Большинство женщин на Бурбоне не обращают внимания на февральскую температуру и одеваются в короткие платья и юбки. Хорошо для них, но не для меня. Я отказываюсь участвовать. Натягиваю свои узкие джинсы и ботинки. Убеждаю себя, что мой черный кашемировый свитер сексуален, потому
