нужна опора.
Папа встает выключить плиту, чтобы исключить задымление из-за сгоревшей стряпни и помогает мне забраться на сидушку. Я в прострации. Фиксирую его действия автоматически, периферийным зрением, никак не реагируя на них. Даже не киваю "спасибо".
- Он… Его не выманили, не выкрали, он ушел сам?! - не узнаю свой хриплый голос, а глаза жжет от сухости.
Отец молча кивает.
- Поч… Что он сказал?
- Что устал прятаться за чужими спинами и что сам должен со всем разобраться. Просил меня не волноваться, не рисковать из-за него, и передать тебе, что любит. И что он очень благодарен тебе за спасение.
- Да уж… я спасла… Я та еще спасительница, - цинично и горько.
Папа порывисто обнимает меня. Так крепко, что я едва дышу.
- Ты сделала, что могла. Даже не думай винить себя в чем-то, Хэвен! Не смей! - продолжая держать меня за плечи, он отстраняется и ловит мой взгляд, а я - воздух. - Вот поэтому я и пришел сюда - знал, что ты все повесишь на себя. Но ты совершенно ни при чем. Это не ты свела его с теми подонками, не ты заставила его нарушать закон. Хайден сделал это сам. Только его собственные поступки и решения привели его в тюрьму и, в конце концов, туда, где он… где его убили.
- Его убили, но он сам виноват? Это жестоко, папа…
- Правда не бывает милосердна. Она правдива. И беспощадна.
- Судя по тому, что он говорил, он понимал, что у него не получится. Знал, что должен попрощаться.
- Мне тоже так показалось. Я пытался его отговорить, но он скинул звонок и, видимо, телефон. Отследить его по нему Кристине не удалось.
Когда в столовую возвращается Спенс, он находит нас не за чаем и блинами, а за бутылкой коллекционного бурбона - бар Раса набит ими доверху. И ни одна не повторяется. У мужа фетиш на дорогой алкоголь. Из каждой командировки он привозит новую бутылку, какой в его коллекции еще нет. Надеюсь, та, что я выбрала, не самая редкая или любимая.
Нет. Не надеюсь. Мне пофиг.
Пасынок негромко присвистывает.
- Будешь? - приподнимаю бокал.
- Блинами обойдусь.
Берет с навесной полки для специй кленовый сироп.
- Мне тоже хватит, ребенок, - поднимается отец. - И с мужем твоим встречаться не хочу.
"Я и сама не хочу", усмехаюсь мысленно.
А, проводив отца, выливаю себе остатки виски из бутылки - его там было еще прилично - и выпиваю залпом. Без тоста. Не чокаясь.
- Блинчик? - протягивает Спенс мне свернутый треугольник.
Мотаю головой и, недолго подумав, топаю к бару.
Душа требует продолжения.
Открываю глаза и сразу снова зажмуриваюсь с громким стоном.
Оу фак, какая же чудовищная резь в глазах! Будто в них кислотой брызнули. Но кислотой, вроде, некому.
Через минуту снова пытаюсь разлепить веки, медленно и осторожно, постепенно приучая глаза к свету, хоть и приглушенному, благодаря блэкаут шторам. Но все же день уже явно в разгаре, и солнце шарашит на полную, несмотря на ноябрь.
Когда глаза адаптируются и нервные окончания перестают долбить по мозгам, я скидываю одеяло и сажусь в кровати. Чтобы в ту же секунду вновь упасть на спину с еще более громким стоном - голова просто чугунная. Неподъемная и грозит лопнуть от малейших перегрузок, коей является и разлучение ее с подушкой.
Сколько же я вчера выпила? И, главное, чего?!
Неужели от этого марочного виски похмелье как от самой дешевой паленки? Я разочарована и зла на себя. Лучше б водки напилась! После нее я проблем с вставанием не имею.
За следующие полчаса кое-как соскребаю себя с кровати, доползаю до душа и встаю под струю терпимой холодности, надеясь выморозить из себя остатки хмеля.
- Ну его нафик, я больше не пью!
Говорю это вслух уверенно и убежденно.
Хоть план мой, похоже, сработал, и я снова избежала секса с мужем, мне придется искать себе другую уважительную причину. Вчера это было хоть как-то объяснимо - приходил папа, мы вспомнили Хайдена, помянули, и дальше я заливала горе в одиночестве. Однако поминки каждый день будут выглядеть подозрительно. Как бы ни любила я брата, но спиваться из-за его гибели… Рассел в это не поверит.
Вернувшись в комнату, застываю на пороге, обнаружив на прикроватном столике со своей стороны стакан с газированной водой и блистер с таблетками от головной боли - скорая антипохмельная помощь.
Чувство вины сбивает с ног, и я падаю на постель лицом вниз.
Ощущаю себя последней сволочью, и сама себе противна. Рас заботится обо мне, создает все условия - в кровать ведь с кухни тоже он меня принес, сама я была не в состоянии, и вряд ли этим озаботился Спенс, - а я, мало того, что изменила ему, разлюбила, так еще и не хочу честно в этом признаться. Наоборот, обманываю и строю планы, как буду врать ему дальше и больше.
- Хватит, - решаю вслух. - Надо сказать ему правду.
Сойер прав. Так нельзя. И вместо того, чтобы придумывать, как и сегодня отмазаться от супружеского ложа, мне стоит сосредоточиться на откровенном разговоре с мужем. До его возвращения со службы я должна решить, что скажу - правду или полуправду. И какой должна быть эта полуправда…
Но сначала таблетка. Мне нужна ясная голова.
Когда ставлю бутылку с водой обратно на тумбу, экран лежащего рядом телефона оживает именем и профилем мужа.
Ответить удается не с первого раза - из-за внезапного волнения пальцы не слушаются, я едва не роняю мобильник на ламинат, - и мое "да" получается нервным.
- Проснулась? Как голова? - в голосе забота и участие, и сочувствие - в общем, все, что заставляет меня чувствовать себя дрянью.
Точнее - еще большей дрянью, чем минуту назад.
Но Рас ждет ответа, поскулить и пожалеть себя я могу и позже. Без слушателей.
- Благодаря твоей таблетке, скоро будет лучше.
- Спенсер сказал, к тебе приходил отец…
- Да, и мы… Прости меня, Рас, не знаю, что на меня нашло. Я… я уничтожила, наверное, половину твоих запасов.
- Не льсти себе, детка. Половину ты не осилила бы и за неделю, - смеется легко и по-доброму, совершенно не злясь на меня за выходки последних дней.
И это обезоруживает. Я на его месте злилась
