долгой-долгой жизни…
Одна ночь как целая жизнь, и так хочется на утро умереть и не знать, что будет дальше.
– Давай, – обнимаю его за шею и целую во влажные, пропитанные моим соком губы. Он жадно набрасывается на меня, жалит страстью, снова заводит, нависает сверху и я сама раздвигаю ноги, предлагая ему всю себя. Без остатка.
Ник ставит одну руку возле моей головы, а второй нажимает на косточку бедра, пока его член, словно имея свой разум, головкой по губам половым водит. Вверх-вниз, не проникая, просто дразня, задевая клитор. Я уже мечусь в горячке, но зафиксирована Ником и не могу двинуться. Все мои метания внутри и рвутся наружу только стонами и вскриками.
– Ник… – дыхание сбивается. Я так хочу его в себя, а этот камень умудряется продолжать держаться. С его висков уже капает несколько капель, почти с шипением растворяясь на моей влажной коже, но он все равно продолжает издеваться и мучать меня. – Ник.
– Хочу, чтобы ты умоляла.
– Прошу…
– Что просишь?
– Возьми меня…
– Эти все нежные словечки оставь для любовных романов, мне нужно знать, чего ты хочешь прямо сейчас, Настя.
Я закусываю губу, но смело смотрю в его глаза и произношу хрипло.
– Просто вставь этот чертов член в меня. Пожалуйста, – не могу не добавить я.
– Обожаю эту твою дурацкую вежливость, – хмыкает он и резко, неожиданно, так словно я и не ждала этого вторгается в тесное, влажное нутро, растягивая меня изнутри. И если сначала я теряюсь в ощущениях полного подчинения, в том, как он мною обладает и руководит каждым действием, не давая двигаться, вынуждая только принимать равномерные толчки, то вскоре я хочу быть не просто наблюдателем, я хочу участвовать, этой ночью я хочу все.
Впиваюсь ноготками одной руки в его влажную, твердую кожу плеч, целую в его пересохшие губы, а второй сжимаю запястье его руки, которая удерживает мое тело без движения. Он словно не в себе, его глаза заволокло темными тучами, но он все равно понимает меня. Убирает руки и всем весом опускается на меня. Я обнимаю его за плечи и начинаю двигаться с ним в такт. Сначала медленно, почти нежно, чувствую каждый миллиметр горячей плоти внутри себя. Но это продолжалось всего несколько минут влажного, почти сакрального танца.
В какой-то момент все меняется и скольжение внутри меня ускоряется, становится почти механическим, звериным, невыносимо агрессивным. Я еле успевала подаваться на его толчки, еле успевала дышать. А он был неутомим.
Почти сотня килограмм великолепного работающего механизма, сносящего все рамки, какие у меня были. Мне хотелось подчиняться, мне хотелось стать с ним единым целым, мне хотелось впитать его в себя и никогда не отпускать. Но как бы мне не было хорошо ночью, как бы сильно он не любил меня и сколько бы поз мы не сменили, утром вернулся разум. Перед тем как сползти с кровати я так долго разглядывала его идеальную спину, что почти начала плакать.
Как я буду без него, как я смогу жить без этого ощущения быть нужной. Я ползком собирала свои вещи, я не хотела смотреть ему в глаза и что-то объяснять, или слышать, как он будет оправдываться за Ингрид. Я просто хотела уйти и сразу умчаться в аэропорт, взять билет на ближайший самолет и вернуться домой. Под свое одеяло, которое всегда принимало все мои страдания.
Я почти у двери, обнаженная, прижимаю к себе свои вещи и нажимаю ручку. Но вдруг за спиной стреляет голос Ника.
– Ты сейчас конечно скажешь, что просто пошла мне за кофе, чтобы принести его в постель…
– Ты ведь не пьешь кофе, – говорю я тихо, после паузы, чувствуя, как он все ближе, опускает руку на мою, крепко сжимая.
– В том то и дело, Настя.
Он тянет меня от двери, а я мне кажется все. Уйти я не смогу. Сейчас он обязательно поцелует меня, и я стану его любовницей. Может так и надо. Любить, несмотря ни на что. Любить, даже если у твоего любимого есть семья. Просто жить надеждой, что именно эти выходные он проведет с тобой.
Я думаю обо всем об этом, пока Ник ведет меня к кровати, и вдруг я слышу его смех. Веселый такой, он рядом садится и успокоится пытается.
– Только не говори, что я все это вслух сказала.
– Если хочешь – не скажу, – даже слезу, сволочь, вытирает, а я от стыда лицо руками закрываю. Моя одежда выпадает, ложась в ногах тряпочками.
– Нет, ну вообще правильные мысли, хоть и несколько романтизированные в реалиях суровой жизни. Не будь ты внучкой олигарха, ты бы конечно так не говорила и не думала.
– Потому что люди во всем ищут выгоду?
– Ну конечно. Ты вон о гордости своей думала, о чести, о чувствах матери, а Ингрид думала о своей жопе.
– Причем тут жопа Ингрид. Она же беременна.
– Жопа Ингрид беременна?
– Ник, ну прекрати шутить! Я сейчас серьезно! Она беременна от тебя, а ты еще давно мне сказал, что женишься на ней.
– Я бы еще не такое сказал, чтобы тебя в свои сети, муха-цокотуха, заполучить, – он роняет меня на кровать и целует.
– Ну эй! – отталкиваю его и вскакиваю. – Ну тебе сколько лет! Что ты ведешь себя как ребенок!
– Мне сорок. А чувствую себя на пятнадцать. А у тебя соски встали.
Я сначала даже не поняла причем тут соски, а потом посмотрела вниз и поняла, что голая. Стою и учу его уму разуму. Улыбаюсь и смеюсь.
– А у тебя член, – не остаюсь я в долгу, а Ник перестает смеяться. Проводит по нему рукой, словно гипнотизируя меня. И я мигом облизываю пересохшие губы, но понимаю, что нельзя все решать сексом. Если уж я решила не уходить, ну пусть даже Ник решил, что я не уйду, все равно нужно поговорить. – Так что насчет Ингрид.
– Тьфу ты. Нашла кого вспомнить.
Я рядом сажусь, и он подвигается ближе. Опускает руку мне на коленку, а его убираю.
– Ник.
– Я не видел Ингрид уже месяц, Насть. О ее беременности, если такова существует, сообщил мне в истерике Платон, потому что она заявилась к самому вашему старшему.
– К деду? – ахнула я. – Так вот почему Платон такой злющий. Он что его жениться заставляет?
– Борис может, я думаю. Он же у вас повернут на детях и династии Распутиных. Немного старческими маразмом попахивает.
– Ну не правда. Просто у него
