таким тоном, подкидывает возбуждение на новый уровень. Я уже ничего не соображаю, только то, как мне безумно хорошо. Где-то вдалеке слышу протяжный стон, не сразу понимая, что это мой собственный.
Глеб замер, а потом снова начал двигаться, теперь уже более смело, но все еще не на полную мощь. Я ведь помню, каким может быть наш секс, сейчас мужчина очень сильно себя сдерживает. Но мне хватает даже этого, чтобы снова кончить, сжимая член мужчины еще сильнее.
Его хриплый стон подстегивает мои собственные ощущения, я уплываю на крыльях блаженства куда-то в рай. Тело покрылось потом, дыхание сбилось, но мне нереально хорошо. По лицу расползается довольная улыбка, тело расслабляется. Чувствую, как проваливаюсь в сон, но даже не пытаюсь из него вырваться.
Глеб
Если рай существует, то он здесь и сейчас. Рядом с Машей, которая безмятежно спит. И рядом с нашим ребенком, который, пока совсем крошечный, и еще даже не родился.
Провожу рукой по животу девушки, он совсем маленький. Если бы не знать, как он выглядел до беременности, то и не понять, что в нем кто-то есть. Но я-то знаю. Точно знаю, что там мой ребенок, от которого она не избавилась, несмотря на слова ее матери, которым я поверил.
Маша сладко причмокивает во сне, переворачиваясь на бок. Не хочу будить ее, аккуратно придвигаюсь, обнимая сзади и снова укладывая руку на живот. В ладонь что-то легонько толкнуло, и мое сердце пропустило удар.
Может..? Нет, наверное, еще рано. Или нет?
Привет, малыш. Я тоже тебя люблю.
Прижимаюсь губами к плечу девушки, закрываю глаза. Никогда не был сентиментальным, даже, наоборот, женщины всегда жаловались на мою холодность и отстраненность. Но сейчас чувствую, как слезинка срывается с глаз, еще до того, как успеваю вернуться в свою привычную невозмутимость.
В тот момент, когда услышал про аборт, мой мир перевернулся. Столько дров наломал, что в случившемся некого было винить, кроме самого себя. Столько раз, много лет, я убеждал себя, что мне не важно, будет у меня ребенок или нет. И даже уговорил уже, считая, что это не самое главное в жизни. А потом все снова пошло не по сценарию, и контроль рухнул.
Опять.
Эта малышка умеет удивлять. И переворачивать мою жизнь с ног на голову снова и снова.
Тогда казалось, что это все. Дно. Хотелось крушить и уничтожать все вокруг. Чтобы, хоть не на долго, заглушить боль. Ничего не помогало.
Ни истерзанный диван, ни перебитая посуда, ни пачка сигарет, выкуренная залпом.
Вот тогда и стало по-настоящему больно. А я-то, наивный, думал, что хуже, чем ее измена быть ничего не может. Оказалось, еще как, может. Сидел среди обломков посуды и понимал, что вот теперь уже хуже некуда.
Сначала я злился. На нее. На себя. Не хотел верить в то, что она могла легко избавиться от нашего ребенка.
Потом заставил себя поверить. Она ведь так молода. Вся жизнь впереди. Столько возможностей. И ей, наверное, рано заводить детей.
«Конечно, рано, — убеждал себя. — Для молодой красивой девушки это очень рано».
Не хотел мысленно судить ее, клеймить виной за этот поступок. Но ничего не мог с собой поделать.
Снова и снова говорил себе, что она не имела права поступать так, не поговорив со мной. А потом вспоминал, как оставил ее в больнице, свой тон, и хотелось биться головой о стену. Пробовал, не помогало от безысходности и боли. Ничего не помогало.
Алкоголь не притуплял чувства. Сигареты уже не брали.
Все бесполезно, ребенка не вернуть.
Но вот девочку вернуть хотелось. Несмотря на ее поступок, хотелось отчаянно. До зуда в ладонях. До боли под ребрами.
Я мог бы сто раз переехать из этой квартиры, в которой все напоминало о нас. Куда не посмотри — всюду воспоминания, одно другого ярче. И они давили на меня, придавливая к полу, не давая расправить плечи.
Несколько раз порывался переехать отсюда. Но потом вспоминал, что тут ее вещи, и она однажды может вернуться за ними. Тихо, в бессилии, сжимая руки в кулаки, сползал по стене на пол. И ждал.
Ждал невыносимо долго.
Иногда мне казалось, что я слышу звук открывающейся двери, ее шаги. А потом просыпался и ненавидел это гребаное ожидание. И свою жизнь заодно.
Я отправлял ей цветы, каждый день по букету. Всегда разные. Потому, что, как идиот, так и не узнал, какие ее любимые. Ждал хотя бы сообщения, звонка. Но в ответ — только тишина этих комнат, где когда-то было так беспечно и хорошо.
Сам не понимал, насколько же тогда было хорошо.
Пока не потерял все, не понимал.
Я простил ей аборт. Себе только не мог простить.
Просто ждал, уже не надеясь. Потому, что время шло, а она все не приходила.
Когда увидел ее сегодня, сразу не поверил. Думал, опять мне мерещится. Или это сон, и мне снится.
Но видение не исчезало. Наоборот, заговорило. Тем самым голосом, который я так хорошо помню. Привычным жестом закрывая двери, отрезая нас от всего остального мира.
Маша. Моя. Любимая.
Глазам своим боялся поверить. Даже ощущениям не доверял. Казалось, что еще секунда, и растает это видение. Вдыхал ее запах, который теперь дурманил еще сильнее, чем раньше. Так правильно, когда она рядом, когда стонет так сладко, прижимаясь ко мне.
Я так много хотел ей сказать, так много не успел. А сейчас, когда сорвал с нее толстовку, и вовсе, дара речи лишился. Теперь мне стало казаться, что девушка настоящая, но живот точно мерещится. Не может она быть беременной, не может.
Или может?
Сам себе не верю, так не бывает. Но Маша всегда верила в чудеса, в отличии от меня. Наверное, поэтому не сделала аборт, несмотря на слова ее матери.
Зачем она так сказала? Какая теперь разница?! Маша здесь, со мной, все остальное не имеет значения.
Зарываюсь носом в ее волосы, дышать боюсь, чтобы счастье не спугнуть.
Моя нежная девочка.
Маша поерзала, повернулась ко мне. Глаза открывает, улыбается. Сонная, теплая, родная.
— Который час? — спрашивает, нахмурив лоб.
Поворачивает голову, туда, где часы на стене висят.
— Так поздно?! — вздрагивает, поднимается. — Почему ты не разбудил?
Поднимаюсь, следую за ней, пока она свои вещи по квартире собирает и на себя натягивает.
— Ты спешишь куда-то? — спрашиваю.
— Меня мама дома ждет, — говорит она.
