равно чувствовала угрызения совести, что невольно стала причиной разрушения их семьи. Но после увиденного никаких человеческих чувств и сострадания к Динаре у меня не осталось. Они просто испарились. В моей голове до сих пор не укладывается, как можно так поступить с любым человеком, не говоря уже про отца своего ребёнка. А главное — для чего? Чтобы наказать бывшего мужа, посадив его за решётку? Ради чего?
Только ни одного подходящего варианта ответа на свой вопрос я найти не могу.
— Яся, — вырывает меня из глубокой задумчивости Алан.
Пока он решал оставшиеся вопросы с полицейскими, я не могла отбиться от своих мыслей, и до сих пор нахожусь в шоке от поступка Динары.
— Всё закончилось?
— Да, почти. Осталась пара формальностей, чтобы им не пришлось приезжать повторно для снятия показаний.
— Ясно.
— Мне очень жаль, что тебе пришлось всё это увидеть и услышать, — извиняется Алан.
Только просить прощения не за что. И теперь я понимаю, в каком кошмаре он до этого жил.
Я не знаю, что ему ответить. Никакие слова не выразят того, что творится в моей душе.
— Что с ней будет? Её накажут?
Мне бы очень хотелось, чтобы Динара сама надела ту «шкуру», которую приготовила для своего бывшего мужа.
— Надеюсь. По крайней мере, это послужило бы хорошим уроком, — произносит Алан, но в его интонации совсем не слышится уверенности.
— Зачем она это сделала?
— Зачем? Чтобы сделать меня снова зависимым. Меня вытаскивают из тюрьмы на определённых условиях. Только разницы между этими условиями и обычной тюрьмой будут совсем незначительными. А может, просто не хотела, чтобы я был счастлив, — усмехается Алан с грустной улыбкой. — Рус сегодня на завтраком обмолвился, что я собираюсь жениться. Преданная бывшей хозяйке Надежда поделилась с ней новостью, и, скорее всего, это и послужило толчком. Как видишь, Динара не заставила себя ждать.
— Это ужасно. — Других слов я просто не нахожу. — Бедный Руслан, — вспоминаю о мальчике. — Ты же не собираешься его наказывать? — спрашиваю обеспокоенно.
Мне нравится сын Алана. Рус бывает немного грубоват, как и все подростки в этом возрасте, но его отношение к Насте совсем другое, и вот оно как раз говорит о многом. За всё это время, что мы их оставили одних, я даже не волновалась за детей, полностью уверенная, что рядом с Русланом моей дочери ничего не грозит.
— За что? — удивляется Алан, и я с облегчением выдыхаю. — За то, что он сказал правду? Нет. Это мне нужно было сразу рассчитать Надежду, а не оставлять её в своём доме. — Алан разочарованно качает головой, и я вижу, как он корит себя за допущенную ошибку.
Алан очень строго разговаривал с бывшей домработницей. Но ни женские слёзы, ни чистосердечное раскаяние не изменили его решения. Надежду тоже увезли в участок для установления вины в соучастии.
— А ты знаешь… Может и хорошо, что не рассчитал сразу. По крайней мере, теперь ты не чувствуешь себя виноватым.
— Согласен. Видимых причин увольнять её не было.
— Алан, мне нужно к детям.
— С ними Егор. Полицейские сейчас уедут, и мы пойдём вместе. Мне правда очень жаль, что так получилось.
Я вижу, как переживает Алан, что наш приезд в его дом омрачился таким неприятным событием, и остаюсь с ним, чтобы хоть немного поддержать своим присутствием.
С интересом разглядываю его рабочий кабинет, и к огромному удивлению нахожу две своих фотографии. Одну пятнадцатилетней давности, где я совсем юная и такая беззаботная, а другую, сделанную совсем недавно. Оба снимка стоят в одной рамке на его рабочем столе.
— Мне намного легче работать, когда ты рядом, — объясняет Алан, заметив мой взгляд.
— Странно, что Динара их не тронула, — высказываю свою мысль вслух.
— Ничего странного. Тогда стало бы заметно, что в кабинете кто-то был, — вместо Алана отвечает вошедший в кабинет полицейский, и я вынуждена с ним согласиться. — Алан Даниилович, мы закончили. Настоятельно рекомендую сменить замки, а на кодовых — пароли.
— Это разумеется. — Алан пожимает протянутую руку. — Идём за детьми, — оборачивается ко мне.
— Да, конечно, — отзываюсь, и мы выходим почти следом.
Как и сказал Алан, машина Михайлова припаркована рядом, а сам Егор играет с Настей на щелбаны. Если я не ошибаюсь, то игра называется «Камень, ножницы, бумага». Как-то немного необычно видеть, как успешный адвокат получает щелчки по лбу от маленькой девочки. Если проигрывает Настя, но Егор нажимает ей на носик. Руслан не участвует в этом безобразии, благоразумно заняв место наблюдателя, отвлекаясь на них от своего телефона. За то моя егоза отрывается от души за двоих.
— Настя! Разве так можно?! — восклицаю, подходя ближе.
— Ну, мам… Я же не виновата, что он проигрывает! — возмущается дочь, вызывая у Алана смешок. — Я честно играю и не жульничаю!
— Всё нормально, Ясмина Анатольевна. Я сам предложил, — защищает Настю Егор.
— Пап, дома всё хорошо?
— Да.
— А мама что там делала? — спрашивает Рус, не проявляя, однако, особого интереса.
— Мама… — Алан запинается, покосившись на Настю. — Она заходила кое-что забрать.
— Ясно, — тянет разочарованно Рус, явно поняв, что ему не сказали правды.
Может, так даже и правильно.
— Ой, собачка! — восклицает моя стрекоза, заметив Алмаза. — Мам, можно я её поглажу?
— Нет, — отказываю на автомате.
— Почему нет? Я у дяденьки попрошу. Мне всегда разрешали, — канючит.
Это правда. Настя всегда спрашивает разрешения у хозяев, чтобы погладить какого-нибудь пёсика. Но Алмаз далеко не миленький пёсик. И гладить его как-то не солидно… впрочем, как и ставить щелбаны адвокатам.
— Дяденька не разрешит, — приходит мне на помощь Алан.
— Почему?
— Потому что это не простая собачка, а служебная, — объясняет. — Она на работе. А если её все будут гладить, то она перестанет выполнять то, чему обучена.
— Собачка на работе? — Настя округляет глаза. — А так бывает?
— Бывает. Руслан, веди всех домой, а я загоню машину.
— А можно я спереди поеду? — пытается хоть что-то выпросить Настя, раз ей не дали погладить собаку.
— Это можно, — разрешает Алан и открывает перед Настей переднюю дверцу.
— Ура! А порулить дашь?
Алан
Всего один вопрос, заданный Кнопкой, разрушает то паршивое настроение, которое оставила после себя Динара.
— Конечно, дам, — отвечаю, и Настёна сдерживает счастливый крик, закрывая ручками рот. Но по светящимся глазам я вижу, как она рада. Очень рада. И эти живые неподдельные эмоции для меня как глоток свежего воздуха.
— Алан, машина — это не игрушки, — возражает Яся.
— Ясенька, неужели ты думаешь, что я оставлю её одну? — с улыбкой смотрю на строгое лицо любимой женщины.
