сверху вниз. Я чувствую, какая я мокрая, и, судя по выражению его лица, когда его взгляд останавливается на моих бедрах, он тоже это видит.
— Да, — шепчу я, чувствуя, как слово застревает у меня в горле. Я так сильно этого хочу. — Я хочу, чтобы ты тоже научил меня тому, что тебе нравится.
Рука Левина тянется к пряжке его ремня, расстегивая ее, когда он вытаскивает его из петель джинсов.
— Я собираюсь связать тебя этим, — медленно говорит он, словно проверяя, слушаю ли я его слова. — Вокруг запястий и петлей через изголовье. А потом, когда я закончу с этим, я завяжу тебе глаза. Если ты захочешь, чтобы я остановился, в любой момент, безопасное слово — бриллиант. — Он делает паузу, кожаный ремень болтается в его руке, и меня охватывает прилив предвкушения. — Ты все еще хочешь, чтобы я это сделал, Елена?
Я киваю, задыхаясь и не в силах говорить, но этого недостаточно. Лицо Левина ожесточается, совсем чуть-чуть, и в его голосе звучит захватывающая команда, когда он снова заговаривает.
— Я задал тебе вопрос, Елена. Ты все еще хочешь этого?
— Да, — отвечаю я, дыхание все еще задерживается в горле. — Да, я хочу всего этого, всего, что ты хочешь сделать. Пожалуйста…
Я вижу, как он вздрагивает, когда я говорю "пожалуйста", как темнеет его взгляд. Он наклоняется вперед, берет мои запястья, и я чувствую, как кожа обхватывает их, когда он тянет мои руки за голову, пристегивая ремень к изголовью. Он не врезается в мою плоть, но я чувствую, что в ближайшее время никуда не денусь.
Левин сползает с кровати и тянется к подолу своей рубашки.
— Я позволю тебе посмотреть, как я раздеваюсь, — говорит он хрипловато. — Поскольку я знаю, как тебе это нравится, Малыш. И я знаю, что тебя сведет с ума невозможность прикоснуться ко мне. Но после…
Я дрожу, думая о том, что не смогу видеть, не буду знать, где он прикоснется ко мне в следующий раз. Я уже чувствую, как обостряются все ощущения в моем теле, как будто я гиперчувствительная к каждому его движению, к каждому прикосновению. Не думаю, что мне когда-нибудь надоест смотреть, как он раздевается. Я чувствую очередной прилив возбуждения между бедер, когда он снимает с себя рубашку, и все его широкие, покрытые татуировками мышцы напрягаются, когда он поднимает руки над головой и отбрасывает рубашку в сторону, а его руки идут к пуговице джинсов.
Я никогда не видела такого великолепного мужчину, как Левин. Каждый его сантиметр мускулистый и совершенный, а когда он спускает джинсы и его толстый, твердый член вырывается наружу, я чувствую, как сжимаюсь от желания. Я хочу, чтобы он был внутри меня, и это становится еще более восхитительным от того, что я знаю, что он заставит меня ждать этого.
Может быть, даже умолять об этом.
Наклонившись ко мне, он достает свою рубашку и складывает ее в повязку.
— Помни, — бормочет Левин, — если хочешь, чтобы я остановился, скажи "бриллиант".
Затем он завязывает импровизированную повязку у меня на голове, и в комнате становится темно.
Первое, что я чувствую, это кончики его пальцев. Он проводит ими по моей челюсти, ключице, спускается между грудей. На мгновение прикосновения стихают, а потом я задыхаюсь, когда он перекатывает мой сосок между кончиками пальцев, слегка пощипывая, а затем останавливается.
В его прикосновениях нет ни логики, ни причины. Я уверена, что он будет играть с моим вторым соском, как с первым, но вместо этого я чувствую, как он проводит кончиками пальцев по моим ребрам, спускается ниже, обводит мой пупок, проходят секунды, в течение которых он вообще не прикасается ко мне, а затем я чувствую его. Моя кожа уже напряжена, чувствительна, жаждет следующего прикосновения, а он только начал.
Я пока не хочу умолять о большем. Не потому, что не думаю, что в конце концов буду умолять, а потому, что хочу сыграть в его игру. Я знаю, что часть этого, это затягивание, заставляющее его думать, что он должен продолжать попытки. Я не хочу так легко ломаться. Но это трудно. Я задыхаюсь, когда чувствую влажное тепло его языка на соске, он перекатывается по нему, пока я не чувствую, как он напрягается, твердеет и болит, пока он наконец не смыкает губы вокруг моей плоти, засасывая сосок и часть груди в рот, сжимая ее в одной ладони, его прикосновения вдруг становятся грубее и настойчивее, чем раньше. А затем, так же быстро, все исчезает, и его ладони скользят по моему животу вниз, к бедрам.
Через некоторое время мне кажется, что я схожу с ума. Моя кожа кажется слишком плотной для моего тела, пульс бьется в моих венах, а он только и делает, что прикасается ко мне. Его язык выводит узоры на моих сосках, по бедрам, по краю колена, по икрам и до самого верха внутренней поверхности бедра. Я чувствую, как пульсирует мой клитор, когда его язык проводит по мягкой плоти там, но он не поднимается выше.
Я так близка к тому, чтобы умолять. Мой клитор набухший и нетронутый, пульсирующий от желания, чтобы его трогали, лизали, сосали, но каждый раз, когда он приближается, он отстраняется. Проходят секунды, прежде чем он снова прикасается ко мне… в другом месте. Я ничего не вижу, не могу прикоснуться к нему, и предвкушение — самая сладкая пытка.
Его пальцы скользят между моих бедер, касаются моего входа, и я вскрикиваю. Все мое тело сжимается, почти болезненно напрягаясь, бедра приподнимаются в безмолвной мольбе о большем. Он дает мне самую малость, проталкивая в меня кончики двух пальцев, и я слышу его стон, когда я крепко сжимаю его.
— Блядь, Елена…
— Ты можешь трахнуть меня прямо сейчас. — Мой голос задыхается, выдавая, насколько я возбуждена, но я хочу подразнить его тоже. — Просто сделай это. Ты можешь трахать меня, как захочешь. Ты можешь почувствовать, как я готова…
Левин мрачно усмехается.
— Хорошая попытка, Малыш, — бормочет он, а затем его пальцы отдергиваются.
Я едва не вскрикиваю от разочарования. Мои бедра рывком поднимаются вверх, и я слышу его низкий стон удовольствия, когда он наклоняется надо мной, его пальцы касаются моих губ.
— Попробуй себя на мне, — бормочет он, и я не могу сказать ему нет. Я не хочу говорить ему нет.
Я хочу делать все, что он хочет.
Я слышу его стон, когда втягиваю его пальцы в рот, обхватываю их губами и провожу по ним языком, как будто
