Суть сделки заключалась в следующем: Пегги должна отыскать Чарлен и привезти ее в Штаты так, чтобы никто не пронюхал. Взамен Джереми вручит ей два миллиона долларов. Где их раздобыть, он пока еще не знал.
— Это же проще простого. Разве нет? — сказал Джереми, громко икая.
Пегги смерила его рассеянным, презрительным взглядом. Ее смущала неделя отсрочки, которую тот просил, — не ловушка ли это? По мнению Джереми, Чарлен укатила с Квиком в Афины. Найти их, как он считал, было делом нескольких часов. А потом парнем займутся он и его «друзья». Пегги же предстоит уговорить дочь.
— У тебя есть билеты? — резко спросила Пегги.
— Ты согласна?
— Мне надо восемь билетов первого класса — туда и десять — обратно.
— Что?! Ты с ума сошла! Никого нельзя брать с собой. Все должно делаться без лишнего шума.
— Я и не собираюсь.
— Зачем тогда куча билетов?
— Если нельзя нанять личный «боинг», самое меньшее, что можно сделать, — это избежать тесного соседства с другими пассажирами. Ты принес расписку?
— Какую расписку?
— Обыкновенную. Ты мне должен два миллиона долларов, и я хочу, чтоб это было оформлено как положено. Не забудь указать срок уплаты.
Джереми сделал негодующее лицо.
— Пегги! Это смешно! Ты не доверяешь мне?
— Нет!
— Как будто я шатаюсь с бумагами такого рода и держу их при себе!
— Отлично, я не еду!
— Пегги!
— Придешь, когда будешь иметь этот документ, заверенный твоим банком.
— Ты получишь его завтра!
— Ладно. Приходи завтра.
— Но, Пегги, это срочно! Ты должна улететь сегодня вечером! Есть самолет в 22.00.
— Лети сам, если тебе это надо. Придешь с распиской, понял? А теперь убирайся! Я жду одного человека.
Если б не затуманивший мозг алкоголь, Джереми в ярости придушил бы ее на месте. Хватит ему того, что он выслушал от Белиджана, когда тот узнал, что Вирджиния отказалась дать денег.
— Если бумаги будут через два часа, — добавила Пегги, — я, пожалуй, успею вечером улететь. На твоем месте я бы сильно постаралась. Учти, что завтра мои планы могут измениться, и тогда я не приму твои условия.
Торопясь выпроводить Джереми, она сама открыла ему дверь. Всего час назад ей позвонил сам Арчибальд Найт и попросил о немедленной встрече. «Я должен, — сказал он, — сделать вам необычайно важное предложение».
Арчи презирал семейство Балтиморов, обвиняя их в том, что они «проводят политику, рассчитанную на негров и домохозяек». Нельзя, чтобы он в ее квартире столкнулся с Джереми. Пьяный в дым бывший шурин, чего доброго, еще набросится на старикана, чтобы на нем сорвать злость.
— Хорошо. Я все улажу, — бормотал Джереми, ритмично покачиваясь в метре от двери.
Да, но как? Какой банк выдаст ему такой документ? Под какие гарантии?
— Сделай быстро, — сказала Пегги, выталкивая его. — Как можно быстрее! Иначе я могу и отказаться. — Сильным толчком она вышвырнула его вон.
* * *
Из предосторожности Белиджан ничего подобного раньше не делал. Но сейчас он был настолько раздражен, что сам позвонил в Париж, поскольку при первом разговоре забыл сказать самое важное, то, чего не следовало знать даже Джереми. К счастью, нужный ему человек оказался на месте.
— Есть новости? — спросил он.
— Пока нет, я жду, — ответил тот.
— Хорошо. Скажите, эта гонка будет опасной?
— Как и все гонки.
Черт! Этот французишка намеков не понимает. Придется сказать ему прямо, а значит, скомпрометировать себя.
— Нет, судьба этого типа нас не волнует, он попросту засранец, вы понимаете? Это опасный вид спорта, можно и шею себе свернуть, верно?
На другом конце провода, там, на другом континенте, возникла очень длинная пауза. Она была настолько тягостной, что Белиджан резко прервал разговор.
— Держите меня в курсе дела. Звоните в любое время дня или ночи. — Он положил трубку. Нужно быть глухим или последним дебилом, чтобы не понять сказанного.
* * *
Арчи в этот момент было не восемьдесят, не шестьдесят, не сорок, не двадцать лет. Он чувствовал себя семнадцатилетним юношей и злился на себя за охватившее его волнение перед встречей с Пегги. Оказавшись в ее огромной гостиной, окна которой были распахнуты в сверкающую ночь Нью-Йорка, он совсем не притворялся, он действительно был влюблен, как герой-воздыхатель из примитивного мюзикла, как дурачок, который приходит просить руки возлюбленной с букетом цветов. В его годы это просто смешно! Он мямлил, маршируя вокруг стола, через каждое слово извинялся за свою путаную речь.
— Это глупо! Слишком глупо! — смущенно бормотал он.
Пегги смотрела на него с удивлением, заинтригованная, недоверчивая, но в душе наслаждавшаяся этим странным превращением, которое происходило на ее глазах: жесткий и могущественный человек выглядел сейчас растерянным мальчишкой, которого хотелось усадить на колени, утешить, приласкать. Конечно, она не забывала, что так называемому мальчику было под сотню лет, но ей искренне хотелось ему помочь. Кроме того, ее терзало жгучее любопытство, что за ящик принес и поставил у входа Арчи, когда Эмили открыла ему дверь.
Найт наконец успокоился, взглянул на нее и сказал:
— Я кажусь вам идиотом, да?
— Боже! Что вы говорите?! Разве так можно? — Пегги дала бы отрубить себе палец, чтобы узнать, что лежит в ящике.
— Это смешно, — пробурчал Арчи, возобновляя хождение вокруг стола. — Смешно!
— Ради Бога, сядьте! У меня уже кружится голова!
— Простите меня.
— Ну сядьте же рядом со мной! Вот так. Успокойтесь!
Арчи уселся на край дивана и как бы окаменел.
— Теперь говорите, — ободряюще сказала Пегги.
Он молчал, опустив голову.
— Ну, не бойтесь, Арчибальд! Я чувствую, что вам нужна помощь. Расскажите мне все.
Найт уставился на носки своих туфель, а Пегги почувствовала, как по ее позвоночнику поднимается вверх волна неизъяснимого наслаждения. Еще бы! Перед ней сидел не властелин могущественной империи, а человек, потерявший дар речи и совершенно парализованный. Такими зрелищами она никогда не могла пресытиться. Не будь у Арчи таинственного ящика, она еще долго продолжала бы игру, в которой искусно сплетались вызов и рассчитанное равнодушие и которой не могли противостоять даже те представители мужского сословия, кто относился к категории неприступных.
Как бы случайно Пегги накрыла руку Арчи своей, испытав двойственное ощущение — то ли к ящерице она прикоснулась, то ли к куску старого сгнившего шелка, который вот-вот расползется под пальцами.
