я сказал ему, что ты уже принадлежишь мне, — будто кипятком окатывает. — Думаешь, он поверит тебе, что ребёнок его?
— Поверит. Сейчас это всё легко доказуемо!
— А ты сможешь ему доверять после того, как он попросит тебя принесли эти доказательства?
Вот его истинное лицо! Дьявол. Пытается вбить клин между мной и Гордеем ложью и манипуляциями. Давно пытается. Поэтому Гордей вчера напился, поэтом попал в аварию!
Представить несложно, что он чувствовал. Вот только выбор он сделал, и для меня этот выбор очевиден.
Так что выкуси, козёл.
— А он уже поверил, — ухмыляюсь ему прямо в лицо. — Он вернулся вчера домой. Вернулся! Думаешь, у него будут сомнения, чей это ребёнок?
Отвращение пугающей вспышкой отражается в глазах Сабурова. Он смотрит несколько секунд потрясённо. Наверное, не ожидал, что его план провалится.
— Такая же шлюха, — говорит зло, а потом, к моему ужасу, смыкает пальцы на моём горле. — Но на один раз пойдёшь.
Я зажмуриваюсь от ужаса и беспомощности. Кричать бесполезно. Да и рука его слишком сжимает горло, пока вторая пытается расстегнуть ремень.
Но тут я слышу резкий щелчок и грубый окрик любимого голоса.
— А ну отпусти её, мразь!
Успеваю подобрать под себя ноги, кое-как отползти и сжаться в углу кровати в комок, пока Гордей оттаскивает от меня Сабура. А у него ведь гипс на второй руке!
Но он справляется. Хватает стул и несколько раз наносит им удары моему обидчику.
Дальше всё вертится, словно в карусели. Я зажимаю уши руками, когда в комнату врывается охрана отеля. Пугаюсь, что они набросятся на Гордея, но, слава Богу, этого не случается. Они пытаются утихомирить сошедшего с ума Сабурова.
Гордей же укрывает меня своей курткой и крепко прижимает к груди.
— Тихо, моя девочки, я здесь. Здесь.
Он здесь. Остальное неважно.
Я наконец могу дышать.
Но ровно до тех пор, пока не замечаю на бедре алое пятно.
Glava 44
Давай всё сохраним, как первый наш фотоснимок….
Со мной ты непобедим, с тобой я непобедима…
Анна Асти “Верю в тебя”
— Я так испугалась, — кладу Гордею голову на плечо, утыкаюсь лбом в шею и вдыхаю такой родной запах. — Чуть с ума не сошла, пока мы в скорой ехали. Думала…
— Уже всё хорошо, Ириша, выдыхай, — он гладит меня по волосам и целует в висок.
Такая нежность сквозит в каждом слове его, в каждом звуке. В касаниях пальцев его к моей коже на щеке, даже в дыхании.
Мы сильно испугались. Честно скажу, я думала, малыша мы потеряем. Корю себя теперь невероятно за это недоверие к жизни и к силе моего ребёнка, который решил прийти в эту жизнь.
Но слава Богу, всё обошлось. УЗИ показало, что малыш жив и в полном порядке. Мы с Гордеем буквально затаили дыхание и оба выдохнули, рассмеялись от спавшего напряжения, когда палату огласил громкий ритмичный звук биения ещё такого маленького, но уже такого сильного сердечка.
— Как мы теперь выдержим? — улыбаюсь и льну к Гордею. — Целых два месяца…
— Это малая плата за то, чтобы малыш был в порядке, — он смотрит на меня с улыбкой, заправляет прядь волос за ухо. — Но да, соглашусь, жестокая.
Мы смеёмся оба, это как разрядка после пережитого. Конечно же, мы потерпим пару месяцев без секса. Да хоть всю беременность, если потребуется. Но доктор сказала, таких жёстких мер не потребуется скорее всего. Малыш укрепится, и во втором триместре можно будет заниматься любовью нам.
— Но целоваться же нам можно? — Гордей вздёргивает бровь.
— Врач не уточняла, — хихикаю, пока он склоняется и трётся кончиком своего носа о мой.
— Значит, можно…
А потом прикасается губами. Очень нежно, наслаждается прикосновением, будто пробует изысканное дорогое блюдо. Захватывает сначала мою верхнюю губу, потом нижнюю, проводит по ним языком.
Мы сливаемся в нежном, трепетном поцелуе, от которого в груди разливается тепло. Мягкое, согревающее, уютное. Родное такое.
Весь мир теряет очертания, границы смазываются, всё отходит на второй план. Приходит то, чего мы не осознавали все десять лет — понимание, что именно мы значим друг для друга с Гордеем.
Я бы могла сказать, что под его защитой, за его сильной спиной чувствую себя в безопасности. Но нет — приходит иное ощущение. Я чувствую, что могу не просто спрятаться за ним — я могу на него опереться. Не укрыться в слабости своей, а найти поддержку для силы.
Я могу идти вперёд, мне совсем не обязательно ограничивать себя рамками. Ведь именно это я и делала до развода. Ограничивала себя. Мне это казалось логичным и правильным — оставаться в его тени, быть тылом, хранительницей очага.
И только сейчас вдруг открылось — нет! Он ведь не просил. Это я решила, что должна. Стереотип сработал. Но ведь я могу быть чем-то большим. В профессии, в социуме. Нет никаких рамок. Это не делает меня как жену и как мать менее состоятельной.
— Мне так сложно было без тебя, — шепчет, будто в ответ на мои мысли. — Пустота съедала. Я будто ослаб, Ириш, знаешь, будто силы иссякли. Мне никак без тебя. Без вас, — его ладонь мягко ложится на мой живот. — Ни идей, ни желания, ни стремления. Ничего не было, ничего не хотелось. А сейчас, когда ты снова со мной, мне кажется, меня не победить. Такое офигительное чувство, Ир.
— И мне было без тебя плохо, — шепчу ему в губы. — Всё вдохновение словно испарилось, вместе с тобой ушло. Ни одной новой идеи не было — ничего. Я как в темноте потерялась. Свободы хотела, а получила пустоту.
Молчим. Каждый понимает, какой ошибкой был развод. И как много мы теперь хотим сказать друг другу.
— Ваши выписки все готовы, опасности я никакой ни для вас, ни для ребёнка не вижу, — говорит доктор, войдя в палату, и мы едва успеваем отпрянуть друг
