не пошутил? — спрашиваю тихо.
— На счет чего? — отвечает размеренно.
— Своих родителей…
— Нет.
Черт…
— Теперь я нервничаю, — сообщаю ему.
— Зря… ты всегда им нравилась…
— Хочешь сказать, они меня помнят?
Уголок его губ слегка ползет вверх. Моя голова поднимается и опускается вместе с его вдохом, после которого произносит:
— О, да.
Волнение в груди становится горячим.
Марк ловит подушечкой большого пальцы слезинку, которая вытекает из уголка моего глаза.
Не знаю, почему плачу… возможно потому что счастлива…
Но в тот день, когда снова увижу Власова, хочу быть во всеоружии, поэтому, прочистив горло, говорю:
— Мне нужно кое-что тебе рассказать…
Марк
Я прохожу в подъезд многоэтажки вместе с доставщиком еды. Сейчас, в праздники, они снуют по городу один за одним, так что воспользоваться ситуацией не составляет никакого труда.
Пока лифт поднимает меня на четырнадцатый этаж, разминаю кулак и смотрю на электронное табло, где цифры быстро сменяют друг друга.
Поездка длится полторы минуты, не больше. Заскучать я бы все равно не смог, слишком сильно изнутри хлещет токсичной энергией.
Зажав звонок нужной двери, держу палец до тех пор, пока глазок не заслоняет тень.
Думаю, для того, кто на той стороне, не секрет — я достану его в любом случае. Не сейчас, так через день. Или через два. Или через три. В нашем случае город слишком маленький, чтобы в нем от меня можно было спрятаться.
Замок щелкает спустя минуту.
Родион Власов открывает мне дверь, но в гости не приглашает.
Я и не ждал, поэтому захожу без приглашения: просто дергаю дверь на себя, заставляя хозяина выпустить ручку и отойти на два шага назад.
На его подбитом лице привычная картинная брезгливость, но легкая паника в глазах слишком воняет, чтобы ее нельзя было не почувствовать.
Мудак одет в серые спортивные шорты и футболку, сломанная рука в бандаже висит на груди. Он легко отделался, я бы пожелал ему большего, если бы не Маруся и ее безусловная искренняя любовь, которую этот человек не заслуживает.
— Герой года, — усмехается. — Ну проходи, проходи…
Эта язвительная бравада, на которую не реагирую, заканчивается звенящей тишиной. Она длится, пока закрываю за собой дверь, и пока разворачиваюсь, бросая взгляд на окружающую обстановку.
Судя по всему, он стремится как следует выбирать слова, прежде чем продолжить со мной беседу. Возможно, потому что в моих глазах видит как раз то, что и должен — ледяную ярость.
Не такую, которая влечет за собой необдуманные поступки, а такую, которую удалось обуздать, чтобы не наделать глупостей.
Как и обещал, я держу ее под контролем, когда, сделав вперед шаг, хватаю отца Маруси за ворот футболки, а второй зажимаю в кулаке его яйца.
Квартиру наполняет дикий вой.
Глядя в искаженное болью лицо, проговариваю через сцепленные зубы:
— На днях с тобой свяжется адвокат. Он доведет до твоего сведения наши условия. И обвинения, которые мы предъявим в случае, если наши условия тебе не понравятся. Но я… — сжимаю кулак до хруста своих пальцев, и ублюдок снова взвывает. На глазах у него появляются слезы. — Советую тебе принять все до последнего пункта, потому что, если я останусь в этом городе… целью моей жизни станет размазать… — на вдохе набираю в грудь больше воздуха, — …уничтожить твою. И когда я начну, ты будешь на коленях умолять, чтобы я убрался отсюда побыстрее.
Сипя и дыша со свистом, он смотрит на меня покрасневшими глазами.
Дикими.
Молчит, сцепив зубы, но я хочу услышать от него конструктив, поэтому с новым пинком уточняю:
— Ты меня понял?
— Да…
— Я не слышу.
— Да… — хрипит чуть громче.
— Очень хорошо, — цежу. — И еще одно: если ты… возникнешь в поле зрения Аглаи… дотронешься до нее хотя бы пальцем, подойдешь к ней хотя бы на пушечный выстрел когда-нибудь до конца своей жизни, я оторву твой член и заставлю его сожрать. Я помогу обществу и сделаю тебя импотентом, я не шучу, ты понимаешь, мразь?
Раздувая ноздри, рвано дышит и кивает, но мне этого мало. Мне мало. Я хочу больше.
— Я не слышу!
— Су-у-у-ука-а-а-а… — воет. — Да! Да, блядь! Понял… Я понял!
Выпустив его яйца, отвожу руку назад и впечатываю кулак ему в живот, скрипя:
— С Рождеством.
Сложившись пополам, он валится на пол.
Воет и скулит, подтянув колени к груди, пока покидаю его квартиру, не трудясь закрыть за собой дверь.
Это не драка. Не отвязный мордобой, в которых я участвовал бесчисленное количество раз на льду, но меня колбасит, потому что держать ярость внутри, если слегка приоткрыл ей дверь, — тест на самообладание и адекватность.
Кулак чешется, когда ударяю костяшками по кнопке лифта.
Это сложно — быть адекватным, но неделю назад я пообещал Глаше, что вообще пальцем его не трону, так что программа и так перевыполнена.
Превозмогая адское желание его убить, я пообещал Баум не делать глупостей. Без шуток, мы оба знаем, что я сломал бы ему много костей, помимо его хреновой руки, но я пообещал.
Она смогла… рассказать мне то, о чем никому не рассказывала.
После этого несколько дней я был гранатой с выдернутой чекой. Картины в голове были такими убийственными, что пару дней я даже не пытался спать.
Злость. Твою мать… это нечто большее, чем злость. Бессилие — яд гораздо губительнее. Оно и рождает ярость. На себя и на… обстоятельства, которым я косвенно стал причиной.
Он пытался связаться с Аглаей несколько раз за эти дни. Сначала звонками, потом сообщениями. Требовал общения с Марусей, впервые в жизни предлагал компромисс. Впервые в жизни беспомощный, потому что знал — если появится на пороге без предупреждения, первым кого увидит — буду я.
В его крови был алкоголь. Это помимо другого дерьма, которое делает его отличным претендентом на койку в рехабе.
Глаша отправила его номер в черный список. Весь диалог мы ведем через его родителей. Это было ее решение, которое я не мог не поддержать.
Его родители очень гибки в вопросах переговоров. Кажется, для них это тоже в новинку, потому что правила игры они приняли не сразу, а после пары попыток надавить.
Они просят мировую, со своей стороны обещая выполнить любые требований Аглаи.
Они хотят общаться с внучкой. Хотят вытащить задницу своего сына из дерьма, которое по заверению адвоката ему очень просто обеспечить.
Мне плевать, чего хотят они все, я дам своей любимой женщине возможность выбирать: быть компромиссу или нет, но на первое место во всем этом
