но не успеваю поправить хирурга, чтобы звал меня по имени-отчеству. На его лице написано такое мучительное смущение, что я теряюсь.
— Что?
— Мне… очень нужна твоя помощь.
Он отходит чуть в сторону.
— Кактус сломался, — говорю недоумённо, подхожу ближе — одна из кактусовых «лап» валяется на полу.
— Я понимаю, что его тебе жаль больше, но… блин, Аня! Как прикажешь с этим справляться?!
Перевожу взгляд на мужчину, который поворачивается ко мне боком, и вижу… ой! Зажимаю рот ладонью. Штанина на верхней части бедра сбоку и немного сзади напоминает ежа. На тёмно-голубом фоне отлично видны воткнувшиеся колючки.
Изо всех сил прикусываю губу, отчаянно пытаясь не заржать. Ему же больно!
— Ань, я вижу, что тебе смешно, — он возводит глаза к небу, страдальчески кривится. — Я сам это не вытащу. Помоги, пожалуйста.
— Как ты вообще умудрился?! — говорю с трудом, давясь непрошенным смехом.
— Эм-м, когда майор заявил, что… в общем, ты поняла, — он смущённо пожимает плечами. — Он получил по мор… лицу, ну и в ответ мне прилетело, равновесие потерял.
Выдыхаю. Истерический смех отступает, включается врач.
— Удар куда пришёлся?
— В корпус. Синяк будет, но ничего страшного.
— Идём в процедурную, — кидаю взгляд на часы, — там сейчас никого не должно быть.
— А здесь чем тебе… — он оглядывается на диван и морщится.
— С тобой в запертом кабинете я не останусь! — отрезаю, уперев руки в бока. — Хочешь, чтобы я помогла — двигай в процедурную!
Возражать Никита даже не пробует, накидывает сверху халат и, морщась и прихрамывая, выходит из кабинета. До процедурной мы добираемся, никого не встретив, и я быстро закрываю дверь на ключ изнутри — хорошо, что он у меня при себе.
— То есть, в запертой процедурной ты не боишься со мной оставаться? — ёрничает мужчина.
— Не выпендривайся. Это не столько для меня, сколько для тебя. Хочешь, чтобы сюда кто-нибудь невовремя ввалился? Раздевайся и ложись, — киваю на кушетку, а сама иду доставать бикс с инструментами.
— Как я тебе разденусь? — говорит сердито. — У меня там все в иголках!
— Так, тогда стой на месте, — подхожу к нему сзади. — Давай помогу… — оттягиваю резинку хирургических штанов от пояса, просовываю внутрь руки, чтобы отодвинуть ткань от кожи, и аккуратно опускаю вниз, помогая мужчине выбраться из штанин. Сглатываю и отвожу глаза.
— Бельё сам, только аккуратно, и ложись уже давай, — отворачиваюсь, чтобы не смотреть на этот стриптиз.
Надеваю перчатки, достаю пинцет и собираюсь с духом. Аннушка, ты справишься! Просто веди себя так, как ведёшь с любым другим пациентом. Вспомни, как ты тренировала самообладание, чтобы не реагировать на придирки этого самого Добрынина! Поворачиваюсь и, отрешившись от происходящего, подхожу к лежащему на кушетке мужчине. Он прикрылся до пояса простынёй, которую я аккуратно отгибаю, приоткрывая обнажённое тело так, чтобы не видеть ничего лишнего. Часть иголок вытащилась из бедра вместе с одеждой, но кое-какие, видимо, отломились и остались.
— Подвинься немного, — могу гордиться собой, голос звучит вполне обычно, даже равнодушно, — я сяду, а то неудобно стоя наклоняться так низко.
— Это непрофессионально, — хрипло произносит Никита.
— Я бы на твоём месте сейчас мне не возражала, — присаживаюсь рядом, ставлю лоток и выдёргиваю пинцетом первую иголку. Он вздрагивает от неожиданности и сдвигается.
— Всё, лежи спокойно, — бросаю колючку в металлическую ёмкость и осторожно начинаю вытягивать из кожи остатки остальных. — И не дёргайся!
— Ты вообще-то из меня иголки вытаскиваешь, — выдыхает со стоном.
— Тебе повезло, что это был кактус с колючками без крючков на конце! Вот где было бы веселье, — хмыкаю, продолжая работать. — А так я почти закончила — подумаешь, пара десятков иголочек. Вот, это уже последняя.
— Тебе легко говорить! — он опять вздрагивает, но расслабляется, когда я встаю. — Не ты лежишь здесь с двумя десятками заноз в заднице!
— Да, у меня заноза в заднице всего одна, — парирую в ответ, — и это ты! Я, честно сказать, даже не уверена, что хуже!
Никита застывает, а потом вдруг опускает голову и начинает смеяться. Смотрю на мужчину, пытаясь сохранить на лице сердитое выражение, но спустя пару секунд не выдерживаю и присоединяюсь к его смеху. Атмосфера вокруг как-то преображается, рассеивается напряжение, и мне становится так легко с ним, как давно уже не было.
— О, господи, ну почему именно рядом с тобой, женщиной, по которой я схожу с ума, со мной случается такое… — он, наконец, успокаивается и утыкается лбом в сложенные руки. — Более унизительную ситуацию представить себе невозможно, — выдыхает обречённо.
— Да ладно тебе, подумаешь, ерунда какая. Нашёл, из-за чего переживать, — отмахиваюсь, даже не обращая внимания на первую часть сказанной им фразы — настолько естественно она прозвучала. Цепляю пинцетом ватный шарик, пропитываю его йодом и возвращаюсь обратно.
— Что ты… Ау-ш-ш-ш, — шипит, втягивая в себя воздух, когда начинаю обрабатывать проколы на коже. — Аня, ну йод-то зачем?
— Затем, что йод разрушит острые остатки колючек, если они остались под кожей, и не позволит ранкам сильно воспалиться, — отвечаю на автомате. — И вообще, бабушка мне всегда занозки йодом мазала. Так, похоже, бесполезно тут каждую точку прижигать, — бормочу и просто мажу всю поверхность кожи.
— Ты хирург, а не бабушка из деревни!.. — мужчина дёргается. — Ай! Щиплет!
— Терпи. Ты врач или кто, в конце концов? — заканчиваю обработку.
— Что, врачам не может быть больно? — Никита морщится. — Хоть бы подула… — ворчит жалобно.
— Я хирург, а не бабушка из деревни, — повторяю его же фразу и выбрасываю использованную вату. — Всё, я закончила, можешь вставать. Вон чистые штаны лежат, — киваю на бикс с хирургическими костюмами и отворачиваюсь, давая ему возможность одеться. Убираю за собой со стола, снимаю и выбрасываю перчатки.
— Аня, — поворачиваюсь на голос уже одетого мужчины, вопросительно смотрю на него, а он, вдохнув, как перед прыжком в воду, вдруг выпаливает: — Поужинай со мной?
Замираю на секунду, а потом поднимаю брови:
— Другого времени для приглашения ты, конечно, выбрать не мог? — смотрю на его бёдра и, не удержавшись, хмыкаю. — Будем ходить и стоя есть хот-доги? Тебе ещё несколько дней сидеть некомфортно будет.
— Захочешь — походим, захочешь — посидим, я найду какой-нибудь ресторан с мягкими подушками, — он улыбается, но глаза серьёзные и… умоляющие. — Пожалуйста? — неуверенно делает шаг и осторожно прикасается к моему плечу. — Мне очень нужно поговорить с тобой. Сказать кое-что.
Я задумываюсь, глядя на мужчину. Дать ему шанс… ну, хотя бы извиниться? Как там Герман его спрашивал, просил ли он у меня прощения?
— Хорошо, — наконец, говорю, не отводя от Никиты взгляд, и вижу облегчение, проступающее на его лице.
— Завтра? — он как будто торопится,
