— Перестать! Это неправильно, — руками хочу оттолкнуть его, но они все еще связаны. А его руки продолжают терзать мою грудь, пока член вколачивает меня в твердую поверхность стола.
— Правильно, неправильно, ты сейчас кончишь и больше не сможешь думать. Ни о ком кроме меня, — скалится он, хватает меня за подбородок, другой рукой за волосы и просовывает язык в рот, а живой поршень внутри влагалища начинает работать на какой-то запредельной скорости, сносить ветром все мысли, оставляя только ощущения. Греха. Грязи. Падения в пропасть. Экстаза.
Что это, Господи? Оргазм уже был. Но теперь он совершенно другой, словно стрела, пронзившая тело насквозь.
И я выгибаюсь, уже сама отчаянно отвечаю на поцелуй, толкаюсь телом в тело с мольбой внутри себя, чтобы это не кончалось, чтобы это продолжалось бесконечно, чтобы его разбухший член внутри меня никогда не покидал глубин.
А только долбил и долбил концом матку, пока вдруг не остановился, вышел мгновенно и залил все тело брызгами спермы. Облил ими губы.
— Я тебя заберу. Мы уедем, поженимся. Ты родишь мне ребенка. Похуй на всех, — шепчет он хрипло. Он просто сумасшедший. Я хочу сказать, как его ненавижу, как не могу даже видеть его после такого ужасного поступка, как вдруг наши тела ослепляет свет.
Оглушает скрип двери.
Я поворачиваю голову и сглатываю, натыкаюсь на пораженный взгляд приемного отца, жениха и тестя. Матери.
Как на площади голая чувствую себя, как распятая на кресте.
Германа тут же с ревом стаскивают и тело прикрывают пиджаком. Петя бьет его по лицу, но тот только скалится, поправляя штаны.
— Моя она теперь, – утверждает, правду говорит. И всегда была.
— Хрена с два! — ревет Петя не своим голосом, весь в саже, кидается на Германа, пока меня отвязывают и прижимают к женской груди. Поруганную. Оскверненную. К собственному стыду удовлетворенную.
— А что тебя больше злит? Что я ее трахнул? Или что ей понравилось? - издевается.
— Заткнись, урод! Ты сгниешь в тюрьме! Я позабочусь об этом! - орет.
Германа выволакивают из большой кладовой, где до сих пор отчетливо пахнет его семенем и моими соками. Только перед уходом он кидает последний взгляд на меня. Жесткий. Грозный. Требующий подчинения.
Он уверен, что теперь я должна быть с ним, а мне хочется засунуть голову в песок, только чтобы не чувствовать на себе столько жалостливых взглядов.
Его отвозят в полицию, меня в больницу. Осматривают и, конечно, не находят никаких разрывов. Принуждение было, изнасилования не было. И как мне сказать, что сначала я считала его Петей. Кто мне поверит? Кто поверит, что я не хотела этого? Родители. Они обязательно меня поддержат.
И одна только мысль не дает мне покоя, что все произошедшее, все алчное совокупление я прокручиваю в голове снова и снова. Снова и снова выгибаюсь от толчков того, кого забывала три года.
Глава 6.
— София, — слышу тихий голос матери и оборачиваюсь, сидя на кушетке в одной сорочке. – Как ты, милая?
Она разговаривает правильно, тихо, как и должна разговаривать мать с изнасилованной дочерью, только почему мне хочется рыдать в голос и просить прощения. У всех. За то, что подвела. Не оправдала. Дала Герману еще в юности пользоваться собой.
— Нормально, - отвечаю глухо, смотрю в глаза. Они никогда не светились любовью. Они всегда требовали подчинения. Все требовали. И только одному я покорялась добровольно. Что же я наделала. Чем все это обернется.
— Владимир рвет и мечет. Я еле уговорила его не убивать Германа. Даже не могу поверить, что он так поступил. Может быть… ты сама его спровоцировала?
— Что? – не могу поверить, что в ее голову даже закралась такая мысль. – Нет. Нет, конечно. Я люблю Петю. Больше жизни! Любила…
Или не любила. Или заставила себя думать, что шальные эпизоды с Германом в прошлом. Что он то, что нужно закрыть и ключ выбросить.
— Да, да, — тянет она меня к себе, гладит по голове. Вроде ласка. Но какая-то холодная. – Просто я помню, как ты бегала со свадебной фатой и кричала, как выйдешь за него замуж
— Мама, — отодвигаюсь. Серьезно? Может еще вспомнишь, как я на горшок ходила? – Мне было десять, и он казался мне богом. А потом начал пить, курить, прогуливать уроки, гулять с другими девочками.
И доводить меня до регулярного оргазма.
— Но к тебе при этом он относился всегда хорошо.
Даже слишком.
— Мама, — уже напрягаюсь всем телом, не могу понять, к чему она клонит. Вернее, могу, но и правды она не должна знать. – Что ты хочешь сказать? Что я сама его соблазнила? На собственной свадьбе?
— Не истери, — входит в палату отец – отчим, как всегда в строгом костюме, разве что сейчас без галстука. Полная противоположность Герману. Порой кажется, что сын специально делает все, чтобы отличаться от педантичного тирана отца.
Но при этом хочет обладать той же властью. Тогда тем более непонятен его бунт и желание стать врачом.
— На свадьбу потрачено два миллиона, и отец твоего Петечки требует их с меня.
— Деньги? – ошарашено спрашиваю я. – Меня изнасиловали, а ты думаешь о деньгах?
И отец Пети. Мне казалось, я нравлюсь его семье. Они были так добры ко мне. Так приветливы.
— Судя по осмотру, изнасилования не было, — трубит он, словно хочет крикнуть. Меня начинает трясти. Колотить. От воспоминаний. От желания испытать их снова.
Да, Герман постарался. Сначала доставил удовольствие, потом смешал с грязью. Он уничтожил то, что нас связывало. Тайну, что была так близка сердцу.
— Я была привязана, — напоминаю я тихо и зло. Руки в кулаки сжимаются автоматически. Вот здесь не вру. Отбилась бы. Но выбора не было. Герман никогда мне его не оставлял.
— Иногда люди играют в такие игры, – поднимает брови.
— Я думала, что это Петя, Петя понимаешь? – уже кричу, но мама тянет меня за сорочку. Но я гневно вырываюсь.
Думала, да. Сначала. А потом… Накрыло
— Как вообще можно перепутать этого пиздюка с Германом? Ты кого обманываешь? Если бы я знал, что у вас мутки, не ставил бы на этот брак так много….
Но он не мог не знать. Не мог.
— Что, что ты хочешь от меня услышать!? Что я должна тебе сказать?
— Надо подумать, как быть, — вдруг устало говорит он. – Без этого брака я теряю проект на несколько миллионов долларов, и нам придется не просто.
— В смысле… — уже напрягается мама. Она никогда ни в чем не знала нужды. – У нас нет денег? Ты не шутишь.
— Нам придется устроить все как изнасилование и посадить Германа хотя бы на несколько лет. А тебе, Сонечка, придется поплакаться, что ты ни в чем не виновата.
— Но это правда. Я не хотела этого, – не вру.
— Да, да, обязательно вот так и скажи. И больше страсти в голосе, а потом отсосешь Пете, чтобы он знал, что ты несмотря ни на что готова быть с ним. - убеждает он и приказывает.
Голова просто разрывается от противоречивых мыслей, хочется вцепиться в глотку отчима, успокоить мать, сбежать, найти Германа и дать ему по яйцам. Какое, какое право он имел поступать со мной вот так?
Почему нельзя было просто изнасиловать, зачем превращать это в факт моей грязной измены. Почему родители мне не верят? Кто эти люди? Деньги дороже собственных детей?
Какие глупые вопросы, учитывая, что именно они на своей работе почти ночуют. Предприятия. Ведь в них вложено гораздо больше сил, чем в детей.
Между ног все еще стреляет и болит, и воспоминания о том, как резко и грубо в меня втыкался Герман, неприятно режет сознание. Но и сажать его в тюрьму… Заслуживает ли он этого? Имею ли я моральное право обманывать Петю. Смогу ли я теперь с ним быть? А он. Захочет ли меня он?
— Ты хочешь посадить собственного сына, — утверждаю я факт, не понимая, как могла боготворить этого мужчину. – А меня, несмотря ни на что, продать семье Петра?
— Мы потеряем все, если этого не сделать, — даже не отпирается он и кладет лист бумаги на больничный стол врача. – Садись, пиши.
