бокалом, так что часть шампанского проливается прямо на заботливо выложенные на тарелку суши. – Ни про ваших детей.
– Нет никаких детей, – хмурюсь.
– Но это пока. Как думаешь, я буду классной крестной? Ты же меня возьмешь? Или нет? От тебя теперь чего угодно можно ожидать.
Покачиваясь, сажусь на задницу. Обхватываю пальцами скрещенные лодыжки. Ничего не пойму. Мы вроде не столько выпили. Какие дети? Какие крестные? Я же, кажется, сказала, что еще ничего не решила. В конце концов, от меня вообще мало что зависит. И это я ей объяснила тоже.
– Наташ, ты меня слышишь? Я без разрешения Мира связана по рукам и ногам!
– Ну, так получи его. Ик. Разрешение.
– Не хочу. Закрыли тему.
– Погоди-погоди, ну-ка глянь на меня! Ты что, боишься?
Боюсь ли я? Боюсь ли я… Да, наверное. Я же, черт его дери, даже не знаю, жив ли он. Все это время, когда я свято верила, что забыла о нем и думать, на самом деле я просто боялась узнать, что его больше нет. И неважно, что мы расстались. Неважно, что это произошло как раз потому, что Мир обещал завязать со своей работой, а когда в очередной раз не сдержал слова, у меня тупо сдали нервы… Я просто не могла бы жить, зная, что его больше нет. Мое неведение о его дальнейшей судьбе создавало иллюзию того, что все хорошо. И он живет где-то там, счастливый. Не со мной, да, но живет. И мне не надо вздрагивать каждый раз, когда кто-то звонит в дверь. Не надо изводить себя, ожидая, вернется он с очередного задания живым или грузом двести… Не надо умирать вновь и вновь, когда задерживается. Это не моя ответственность.
– А ты бы на моем месте не боялась?
– Нет, конечно. Это твой единственный шанс стать матерью! Сама же говоришь.
– Я все эти годы жила с мыслью, что все… Мне ничего не светит. Я смирилась с этим. А теперь что? Искать его? Умолять позволить?
– Почему нет? Сама же говоришь, что он нормальный мужик. Что ему стоит помочь девушке, оказавшейся в безвыходной ситуации?
– Да что угодно. Та же семья, которой он наверняка уже обзавелся. Вот тебе бы понравилось, если бы спермой твоего мужа воспользовалась его бывшая?
– Слушай, какого черта мы гадаем? Может, он вообще свободен как ветер, а мы тут уже понапридумывали. Где там мой телефон? – Наташка обводит пол немного поплывшим взглядом.
– Что ты хочешь?
– Найти его, конечно же.
– Ага. Удачи, – фыркаю. – Он же военный. По крайней мере, в прошлом. Соцсетей у него нет и быть не может.
– Как, говоришь, его зовут?
– Мирослав Игоревич Тарута. Наташка, ну что ж ты за баран такой у меня, а? Это совершенно бессмысленно.
– Почему не попробовать? Все равно дурака валяем.
– Скоро Валера придет, – зачем-то напоминаю я, встаю и, вообще ни на что не надеясь, принимаюсь убирать с пола. Остатки роллов, пакетик, куда мы складывали использованные салфетки. Пустую бутылку. И еще одну. Блин, хорошо посидели. Но завтра наверняка будет раскалываться голова. Знающие люди говорят, что в молодости могли пить до утра, а потом валить на пары, и ничего. Верю им на слово, потому что свой первый бокал вина я выпила, кажется, уже после института, а вот так, чтобы бутылку… Такое я стала себе позволять лишь годам к тридцати.
В момент меня возвращает Наташкино присвистывание.
– Что? – замираю с занесенной над тарелкой губкой.
– Ну-ка посмотри, это он?
Я не верю, что она вот так легко его нашла. Но все равно колени слабеют, ноги – словно из холодца. А сердце… Ч-черт. Прикладываю мокрую ладонь к груди, чтобы оно, к чертям, не выпрыгнуло.
– Мирослав Игоревич Тарута. Сорок лет. Дата рождения – пятнадцатое ноль восьмое тысяча девятьсот…
Наташка не успевает договорить, потому что я, подлетев к ней, тупо выдергиваю телефон. В глазах темнеет, плывет. Навести фокус практически невозможно, потому что руки дрожат. Очень, блин, сильно дрожат.
– Вик…
Из темноты с фотографии три на четыре проступает его лицо. Оно изменилось за десять лет, да. На нем пролегли морщинки, а на щеке появился шрам, которого не было в его тридцать. Однако не узнать эти глаза невозможно. Заглядываю прямо в них, и чудится, что он абсолютно такой же, как я его помню, а эти изменения – просто рябь времени. Но так не может быть.
– Вик… Это он, да? Ты как привидение увидела, – хмурится Наташа.
– Он жив, да? – тоненьким ломающимся голоском пищу я.
– Живей всех живых. И, кстати, вполне успешен. Да ты читай, читай. Чего глазами хлопаешь?
Прохожусь по тексту Википедии несколько раз, прежде чем смысл написанного начинает хоть немного до меня доходить. О военной карьере Мира в статье нет никаких подробностей. А вот его нынешней работе уделено чуть больше внимания, хотя и эта информация изложена довольно скупо. Не удивлюсь, если Мир лично согласовывал текст. Эта лаконичность вполне в его духе. Более закрытого человека я не знала ни до, ни после.
Отдаю Наташке телефон. Обхватываю вмиг озябшие плечи.
– И главное, ни слова о личном. Вот что, им сложно было написать хоть в общих чертах, что да как?
– Он не любитель распространяться на такие темы.
– Ну, ничего. За дело взялись профессионалы, Вик. А значит, что? Сейчас мы выведем его на чистую воду.
Что Наташка профессионал – я даже не сомневаюсь. Как-то она вычислила, что нашей подруге изменяет муж, изучая сториз его любовницы, на которых того даже в кадре не было. Уверена, это какой-то врожденный дар.
Без сил опускаюсь на пол. Может, звякнуть Валерке и все отменить? Я точно не смогу сегодня расслабиться.
– Ну что, мать, какая-то постоянная телка у него есть. Вряд ли жена, но…
Это глупо… Глупо ревновать, да. Но в свое время я так остро его любила, что отголоски той любви и сейчас поднимаются в груди волной разрушительной ревности.
– Ничего. Не хочу. Знать.
– Да погоди ты! Знание – это сила.
– Я к нему ни за что не обращусь! – повторяю раз за разом. – Это все не имеет смысла.
– А если он к тебе обратится? – сощуривается Наташка, цепляя меня на крючок своего взгляда. – Об
