Тук. Тук. Тук.
Хватит ли у меня смелости сделать это?
Могу ли я покончить с собой?
Я знаю, чего хочет Иеремия, что он планирует со мной сделать. На самом деле быстрая смерть сейчас лучше, чем очень короткая жизнь в пытках от рук этого садиста? Лучше, чем умереть при родах до тридцати лет, крича последние мгновения своей жизни, когда я даю этим извращенным, злобным засранцам еще одно поколение «пророков»?
Тук. Тук. Тук.
Если я сделаю это, что тогда? Ад — это настоящее место? Когда я была маленькой девочкой, священники всегда говорили, что самоубийство — это смертный грех и что ты попадешь прямо в ад. Бог, которого я знала, был добрым и любящим. Милосердным. Конечно, он меня простит. Конечно, он поймет. Не так ли?
Тук. Тук. Тук.
Деревянные стены ящика для покаяния гладкие, без зазубрин или неровных краев, которые я могла бы использовать. Здесь нет света, нет электричества, которое могло бы остановить мое сердце.
Тук. Тук. Тук.
Вот оно! Крюк на низкой крыше. Он предназначен для подвешивания лампы, но на него можно повесить еще что-нибудь. Ему нужно удержать меня всего несколько минут. Это долго не продлится, да? Я не хочу, чтобы было больно.
Тук. Тук. Тук.
Тряпки, которые оставила мне Хизер, недостаточно длинные, чтобы сделать веревку, но длинная юбка моего платья обеспечит дополнительную ткань. Разорванные на полоски и скрученные вместе, их должно хватить. Если Лукас даже услышит, как рву одежду, ему все равно, а я уже много лет заплетаю себе волосы, так что пройдет быстро.
Тук. Тук. Тук.
Мне так страшно. Но я снова буду с тобой, Шон, и ты тоже, Дэниел. Я надеюсь, что ты в мире с Джошуа. Скоро увижусь со всеми вами.
Тук. Тук. Тук.
— Радуйся, Мария, полная благодати, — начинаю я. Уже много лет не читала старых молитв, но меня воспитывали католичкой, как и Шона. Эти слова утешают и так сильно отличаются от того, что проповедуют здесь. — Наш Господь с тобой. Благословенна ты среди женщин, и благословен плод чрева твоего, Иисус. Святая Мария, Матерь Божья, помолись за нас, грешных, сейчас и... — Я тихо, горько смеюсь, прежде чем закончить: — Сейчас и в час нашей смерти, которая наступит всего через несколько минут. Аминь.
Тук. Тук. Тук.
Мое ведро, перевернутое вверх дном, поднимает меня на нужную высоту. Когда отбрасываю его, мои пальцы ног не касаются земли. Я накидываю конец самодельной веревки на крючок и затягиваю петлю на шее, осторожно снимая узел с волос. В конце концов, не хочу, чтобы это тянуло. Я собираюсь умереть, но мне не нужно чувствовать дискомфорт, когда это делаю.
Тук. Тук. Тук.
Глубокий покой окутывает меня, безмятежное спокойствие. Еще одна «Радуйся, Мария», и пора. Я немного паникую при первом же врезании веревки, но лицо Шона в моем сознании снова успокаивает меня. Он улыбается мне, протягивая ко мне руки. Я иду, любовь моя. Я снова буду с тобой через минуту.
Тук, Тук. Взвизг!
Что это? Сейчас это не имеет значения. Мне все равно, что это было. На меня это не влияет. Через мгновение я обрету покой со своей любовью.
Теперь мое зрение начинает сужаться, кольцо черноты окружает слабый свет, просачивающийся сквозь трещины в крыше. Крик прекращается так же резко, как и начался, и заканчивается хриплым, задыхающимся звуком. У меня со слухом что-то не так. Ягненок издает этот звук, когда ему перерезают горло. Еще не время забивать ягнят? Не имеет значения. Почему меня это волнует? Я никогда больше не буду есть баранину. Это не должно быть важно, но почему-то это важно.
Свет. Яркий белый свет вдалеке. Малейший намек на это, и я падаю.
Падаю? Нет! Я не могу упасть. Мне нужно подняться наверх, к свету. К Шону!
Я ударяюсь ногами, соскальзываю и тяжело приземляюсь. Что-то меня трясет. Я слышу голос.
— Кортни! Кортни! Нет, нет, милая! — это голос Шона.
— Черт! Дай мне минутку! Да, черт возьми, я понимаю, что нам нужно уходить! Дерьмо, все пошло наперекосяк, ПИЗДЕЦ, ясно? Да, да. Отвлечение внимания через пять… четыре… три...
— Я не могу жить без тебя, Шон. Я пришла, чтобы быть с тобой. — Я улыбаюсь ему. Он весь в крови. — Они, наверное, ужасно обращались с тобой, прежде чем убили тебя. Я не подозревала, что мне придется упасть, чтобы попасть на Небеса, и я здесь?
Почему вообще это спрашиваю? Конечно, это Рай. Так и должно быть. Шон здесь.
— Закрой глаза, милая. Держи рот открытым! — Он закрывают мои уши руками и ложится на меня сверху.
— Это странный способ...
Земля загрохотала и задрожала, и нас обдало волной жара, затем свет меняется с чисто белого на красновато-оранжевый.
Мы не на Небесах. Мы в другом месте, и ворота только что открылись, чтобы впустить нас. Священники были правы насчет самоубийства.
— Кортни, ты можешь встать? Ты в порядке?
— Я с тобой, Шон. Я люблю тебя и не могу жить без тебя, так что вот я здесь. — Я протягиваю руку к его лицу, провожу рукой по бороде, все еще мокрой от крови. — Мне так жаль. Это моя вина, что мы здесь.
— Нет, все в порядке. Не беспокойся об этом, — успокаивает он, глядя через плечо на пламя. — Это кровь не моя. Ты можешь идти? Нам нужно было убираться отсюда к чертовой матери еще десять минут назад.
— Думаю, да, — отвечаю я, и он помогает мне подняться. — Но, Шон? Это ад. Нам не выбраться отсюда.
— Ад? Ад на Земле, конечно, но... — Шон вопросительно смотрит на меня, потом смеется. — О Господи! Кортни, милая. Ты не мертва. Я вовремя перерезал веревку. Ты жива.
Жива. Это сложно осмыслить.
— Но ты мертв. Шон, ты мертв!
— Смерть не может остановить настоящую любовь, — утверждает он, и в его глазах мелькает огонек. — Это может только задержать на некоторое время. — Он громко смеется и бьет ладонью по деревянной стене. — Черт возьми, но я всегда хотел использовать эту фразу! И да, я не умер. Я был почти мертв только потому, что этот говнюк Лукас размахивал битой.
Не умер. Ты не мертв. Мы оба живы? Мария, ты была со мной, оттянув час моей смерти. Ты вернула мне мою жизнь, и ты вернула мне мою любовь.
— Если снаружи не ад, то что же тогда происходит?
Сейчас ничто не имеет смысла, и мне все равно. Шон жив!
— О, мои, э-э, отвлекающие маневры очень успешны. — Шон выглядит смущенным. — Может быть, слишком успешны. Я взорвал бак с пропаном и топливный бак для генератора. И все электрические панели. Думаю, очень скоро это место привлечет много внимания. Такой большой баллон с пропаном? Держу пари, что взрыв был слышен всю дорогу до Гринвилла. — Шон замолкает, склонив голову набок и прислушиваясь к чему-то, чего я не слышу.
— Да. Принял. Уже в пути. — Шон кладет руку мне на щеку, и я крепко прижимаю грубые мозолистые пальцы к своему лицу. — Кортни, нам нужно убираться отсюда, прямо сейчас. Ты можешь идти?
— Пешком? Шон, ты жив! Если ты хочешь, я могу лететь!
— Давай убираться отсюда, — указывает он, целуя меня в лоб и проводя рукой в черной перчатке по моим спутанным, грязным волосам. — Держись позади меня и не высовывайся.
Шон укрывается у дверного проема, выглядывая из-за него через прицел компактного черного пистолета, и я ахаю при виде тела прямо за дверью.
— Шон? — Я хлопаю его по плечу. — Кто это? — спросила я.
— Эм? О! Лукас, — рассеянно отвечает Шон.
— Было больно? — Мой голос хриплый от веревки. — Пожалуйста, скажи, что он был напуган и испытывал боль.
— Да. Ему было больно. Очень больно. Ладно, план такой. Наш попутчик встретит нас на другой стороне часовни. Это не самое близкое место от нас, но для него это самое выгодное место, куда он может добраться и вытащит нас отсюда, не столкнувшись с осложнениями.
— С осложнениями?
— Не забывай про взрыв, — усмехается Шон. — С минуты на минуту сюда спустятся егеря, и мы не хотим, чтобы нас остановили по пути отсюда. И пожарные машины прибудут, но Служба охраны приедет первой.
