Реальность была сурова и бескомпромиссна. Иволга ушла.
«Почему ушла? Может, просто смоталась куда-нибудь с утра пораньше?»
Ага. И собрала с собой шампунь, помаду и носки.
«Ладно. Может, её выкрал отец?»
Придумай причину правдоподобнее.
«Не могла же она просто уйти?»
Не могла. Она оставила тебе записку.
Я остановился и посмотрел на кухонный стол. Да, так и есть — на скатерти покоился сложенные вдвое листы бумаги. Как можно было не заметить раньше?
«А я заметил. Просто не захотел понимать».
Присев за стол, я раскрыл первый листок, наткнувшись на плотную вязь мелких букв. Впервые увидев почерк Иволги, сразу осознал, что эти строчки — единственное, что у меня от неё осталось. Письмо лежало на столе, неидеальное и угловатое, как его хозяйка: с зачеркнутыми словами, расплывшейся кое-где от слез пастой, замятым уголком. Вспомнить, как складывать слова в предложения, получилось не сразу, но, преодолев шок, я всё-таки стал читать:
"Ну, привет.
Ты сейчас спишь в паре метров от меня, а я давлюсь слезами-соплями и не знаю, как сказать, что должна уйти.
Давай сразу: дело не в тебе и Лене. Ну, не только в этом, если совсем честно. Дело во мне и свободе. Как всегда.
Знаешь, я впервые увидела тебя, когда ехала на вокзал, чтобы шагнуть под поезд. В метро этого делать не хотелось, вспомнила истории о призраках подземки, которые не могут найти дорогу к небу, и остаются навечно в темных тоннелях. Не хотелось к ним присоединиться.
Ты стоял в этом своём придурковатом пиджачке, с затычками в ушах, и, казалось, тоже не сегодня — так завтра повесишься. И я подумала… Не знаю, не могу выразить. Это был простой толчок: «Помоги ему». Ну, я и помогла, как сумела.
Не знаю, зачем тебе эта информация. Наверное, я хочу сказать, что ты с самого начала был очень важен. И я ухожу сейчас не потому, что ты стал не нужен. Просто пришло время стать свободными до конца.
Я всю жизнь бежала от неприятностей. В детстве была очень слабой, зато шустрой, так что, если кто-то хотел обидеть, сначала надо было догнать. Когда умерла мама, тоже попыталась сбежать — сначала в книги, потом в алкоголь, секс и адреналиновые переделки. Ну, а дальше ты знаешь. Я бежала всё дальше и дальше, и думала, что так свобода и выглядит — в отрыве от ответственности, от горя в прошлом. От пустоты, наступающей на пятки. Но всё это мы носим внутри, и как бы быстро я ни бежала, жизнь раз за разом оказывалась быстрее. Неудивительно: какой спринтер будет соревноваться, надев на ноги кандалы? Только я, дура непробиваемая. Короче, задолбалась бегать. Возвращаюсь на исходную.
Что же такое свобода, ради которой я сегодня еду с отцом домой? Свобода, которую я всё старалась определить и измерить, — понятие абстрактное, как любовь или совесть. Свобода неизмерима и неосязаема, потому что рождается внутри человека, остро освещая всю его жизнь серебристым светом.
Свобода — это способность противостоять всему миру до тех пор, пока мир не пойдёт с тобой на компромисс.
Это определение пришло ко мне в тот день, когда мы поссорились. Ещё я осознала, что страх — главное оружие в борьбе со свободой. Вспомни, какой ты нашёл меня в метро: готовой на всё, согласной на любые условия. В тот момент я поставила на себе крест. Признала, что свобода недостижима и непостижима такой, как я.
Но ты не стал ставить ультиматумов, и согласился бежать вместе. Первое время в это совершенно не верилось, а потом я поняла — ты ведь тоже изменился. Наш поиск свободы сделал тебя лучше, смелее, независимее от обстоятельств. Но, чем дольше я об этом думала, тем больше казалось, что теперь ты зависишь от меня. Окончательно в этом убедил случай со Светлицким. Ты ни слова против не сказал, просто отдал все наши деньги человеку, которого ненавидел. Потому что я попросила. И тогда стало ясно: в нас ты видишь свою свободу. Ты проецируешь собственные смелость, гордость и честность только на нас, на наши отношения. И потому, если с нами что-то случиться, если со мной что-то случится, ты вновь лишишься опоры.
Ты так и не понял: свобода не в обстоятельствах или людях. Свобода — это свойство человека, которое он несёт и культивирует в себе. Свободой нельзя наградить или поделиться, ей можно лишь заразить. И теперь, чтобы стать свободным до конца, тебе придётся переболеть.
Потом я узнала о тебе и Лене. Если это была не попытка освободиться от наших отношений, то что тогда? Я не знала, как тебе об этом сказать, да и не успела: пожаловал папа.
Скажу коротко: мы остались одни в кафе, и я сразу сказала, что утром лечу домой. Так что, когда ты уснул, я уже знала, во сколько рейс. Не скажу, куда летит самолёт, чтобы ты не бросился следом.
Глебушка, я никогда тебе этого не говорила (не умею говорить о важном, совершенно не могу — язык липнет к нёбу и на ум приходят только матерки и глупые шутки), но я люблю тебя. И поэтому не могу допустить твою от меня зависимость. Я ухожу, чтобы ты стал свободным.
Это будет больно и тяжело, знаю. Но, со временем, ты оценишь мой прощальный подарок, научишься им пользоваться. И тогда, может быть, станешь счастливым человеком. А я… Я тоже постараюсь. Может, когда-нибудь посмотрю фильм, снятый по твоему сценарию, а ты узнаешь о созвездии Иволги.
И мы вспомним.
Обнимаю. Целую. Прошаюсь.
Твоя Иволга.
P. S.: Напиши о нас красивую книгу".
***
Спустя пять лет поисков, потерь, бессонных ночей и новых открытий, спустя курс психотерапии и поездку на Каннский фестиваль, спустя все эти дни, часы, минуты и неуловимые их секундочки, я говорю тебе:
Иволга, я свободен.
Эпилог
— …Иволга, я свободен.
Писатель аккуратно закрыл свежий, ещё пахнущий типографской краской томик, и поднял взгляд на толпу, замершую вокруг. Здесь было так много молодых, почти детских лиц, и лиц его ровесников. Глеб прекрасно знал, что привело их сюда: популярный сценарист приехал в Новосибирск, на встречу с фанатами, чтобы прочитать им дебютный роман.
Здесь, в зале, собралось так много разных людей, и ни одной птицы.
— Что ж, спасибо, что послушали, друзья. Перейдём к автограф-сессии.
***
Когда он вышел из здания, на город уже опустился вечер, долгий и прекрасный, как пять лет назад. Глеб прошёл через подземный переход и выбрался на поверхность прямо в центре площади Маркса. Присев на скамейку под памятником Покрышкина, он невольно улыбнулся: высокомерия у каменного исполина за всё это время не убавилось. Откинувшись на спинку скамьи, Глеб прикрыл усталые глаза.
«Я так надеялся, что ты будешь там. Наверное, такое наказание за малодушие вполне приемлемо — вечно различать твой силуэт в толпе. Видеть его в темноте подъезда. Курить твои сигареты, чтобы чувствовать запах, тот запах…
Когда расстаёшься в криках и боли, с изменами и руганью, всё просто. Поболит, позудит дырой в груди — и перестанет. А вот пустоту от тихого прощания, которого так и не случилось, не заполнить ничем. Свобода… Все мои фильмы, все усилия лишь чтобы доказать Иволге, что она может вернуться. Неужели нельзя было догадаться: свободный человек не станет никому ничего доказывать! Пора принять простой и очевидный факт: Ивы в моей жизни больше не случится.»
— Засудить бы тебя за публикацию личной переписки!
Мужчина вздрогнул и открыл глаза. Она стояла прямо перед ним, держа в руках подставку с двумя стаканами кофе. Такая же, как пять лет назад… Ну, почти. Разве что вытянулась на пару сантиметров, сменила юбку на джинсы и отрастила волосы. Теперь бордовые локоны спускались Иволге почти до пояса, полыхая в закатных лучах взбесившимися языками пламени.
— Взяла латте. Всё ещё пьёшь?
— Пью, — писатель протянул руку, коснулся рукава олимпийки, потом взял кофе. — Пахнет замечательно.
