нехватки кислорода. Меня всю сводит. Ломает.
— Меня это беспокоит! — жестко произносит он, вызывая у меня нервный смех.
— Серьезно? Так беспокоит, что стоило мне уехать всего на день, как ты притащил в нашу постель милую Зайку?
Она продолжает орать и что-то требовать. Меня сейчас точно стошнит. И в животе становится тяжело. Он будто каменеет.
Все! Стоп нафиг! Пошли они все к черту!
Я достаю из аптечки таблетки, которые прописал мой врач-гинеколог. Выдавливаю одну, проглатываю ее, запивая большим количеством воды, и только после этого разворачиваюсь к Вадиму:
— Говоришь, беспокоишься за меня?
— Ты же знаешь, Мил, — произносит безжизненным голосом.
Я ни хрена не знаю и знать не хочу. Мне просто надо успокоиться, чтобы снова не разыгрался тонус:
— Тогда будь добр. Уйди. Прямо сейчас. И не звони мне. Потому что я не хочу слышать твой голос.
Вадим морщится так, будто съел что-то кислое:
— Не прогоняй меня.
— Если тебе не насрать на меня и моего ребенка, — слово «моего» почти выкрикиваю, — уходи. Я видеть тебя не могу, понимаешь? Мне плохо от одного взгляда на тебя. И убери от меня свою любовницу. Чтобы духа ее тут не было. Сделаешь, любимый? По старой памяти?
***
Он стоит, понуро опустив плечи, и меня саму внезапно покидают силы:
— Уходи, Вадим, — уже шепчу, — И убери ЭТО от нашего дома.
Пока нашего….
Звенит в ушах, от осознания того, что брак, который еще вчера казался крепким и нерушимым, сегодня превращается в горький пепел. Это жутко. Смотреть на то, как прежняя жизнь расползается словно туман, как то, что составляло эту жизнь в одночасье переходит из категории «навсегда» в раздел «было».
Муж тяжело кивает:
— Я буду в гостинице на Советской. Ты можешь позвонить в любой момент, и я тут же приеду, — горько морщится.
Я не позвоню ему, и он это знает.
Он всегда знал, как я отношусь к изменам. Камни грызть буду, выть на луну, но не прощу. Об этом я сказала сразу и искренне верила в то, что с ним мое сердце в безопасности.
К сожалению, теперь придется дорого заплатить за эту веру.
— Уходи.
Он подходит ближе, останавливается на расстоянии вытянутой руки и смотрит так, будто хочет что-то сказать. Просит о чем-то, но лед внутри меня уже разросся настолько, что я ничего не хочу. Ни слышать. Ни понимать.
— Уходи, — повторяю, едва шевеля губами. Они будто приклеенные, чужие, не мои.
— Обещай, что позвонишь, если потребуется помощь.
Помощь? Интересно, чем он может помочь? Склеить сердце скотчем? Мебельным степлером заколотить дыру в груди?
— Уходи.
Я стою, охватив себя руками, посреди кухни и слушаю, как он собирается в прихожей. Ничего не берет, только рабочую папку с документами. Тихо скрипит входная дверь, на миг запуская в дом Зайкины завывания, и тут же закрывается.
Что он ей говорит я уже не могу разобрать. Да и не хочу. Пусть просто уведет ее, пусть заставит замолчать.
Закрываю глаза, из последних сил пытаясь удержать слезы. Это невыносимо.
Губы дрожат. А сердце…сердце просто разламывается на куски.
Входящий вызов заставляет вздрогнуть. Я словно цапля не непослушных ногах подхожу к столу и беру мобильник.
Это Вадим.
На какую-то долю секунды мне отчаянно хочется сказать, чтобы он не уходил, но с улицы снова доносятся вопли Зайки. Она все зоны видимости, но рядом, и душа снова разлетается на осколки.
— Чего тебе? — спрашиваю так тихо, что сама еле слышу свой голос.
— Она сумку забыла, — глухо произносит мой все еще муж, — отдай и я ее уведу.
Надо же, переживает о том, чтобы Зайка без котомочки не осталась. Как мило.
Молча сбрасываю звонок и иду в коридор. Светлая сумка племянницы сиротливо висит на крючке. Я беру ее двумя пальцами, потому что неприятно и брезгливо. Кажется, я даже ненавижу эту сумку.
Возле входа раздаются голоса. Зоя по-прежнему стонет, а Вадим что-то глухо бурчит в ответ. Я не хочу их видеть. Поэтому вместо того, чтобы открыть дверь и передать сумку в руки, иду на кухню. Распахиваю окно, швыряю вещь на газон в заросли хосты, и после этого звоню Зотову.
Он отвечает моментально:
— Мил?
— Ее шмотье на улице.
— Понял, — раздалось после секундной задержки, — Я сейчас…
— До свидания, Вадим, — скидываю звонок. Нет сил слушать его голос. Он лишает меня кислорода.
Зайкины вопли становятся громче. Кажется, бедняжка возмущается тем, что ее сумочка улетела в окно. Плевать.
Отодвинув в сторону занавеску, я как робот наблюдаю за тем, как племянница ползает по кустам в поисках своего барахла. Когда сумка оказывается у нее в руках, Зайка выпрямляется и наши взгляды сталкиваются. Мой мертвый и ее полный обиды.
Она что действительно рассчитывала на сочувствие? На то, что поглажу ее по головке? Пожалею, что сюрприз для моего мужа не удался? Серьезно?
Задергиваю штору, но не могу себя заставить отойти от окна. Сквозь полупрозрачную ткань наблюдаю за тем, как разнесчастная Зоя садится в машину. Вадим подходит к водительской двери и, уже взявшись за ручку, оглядывается на дом. Взглядом ищет меня в окнах, но я отступаю глубже в тень. Прячусь, иначе не выжить, иначе рассыплюсь в хлам, сломаю прямо здесь и сейчас.
Он садится за руль и выводит автомобиль со двора, а я смотрю, как они уезжают и пытаюсь не сдохнуть.
Зайка
Меня трясет так, что зуб на зуб не попадает.
Я не могу поверить в то, что охреневшая в край тетка просто взяла и вышвырнула меня из дома. Будто я какая-то приблудная дворняжка! Аллё, блин! А ничего что мы родня? И с родней себя так не ведут? Тем более я сказала, что потеряла ребенка. В такой ситуации вообще-то покой нужен и уход, а она как тварь себя повела. Еще, чего доброго, квартиру перестанет снимать. С нее ведь станется. Сука бесчувственная!
Опозорилась из-за нее перед соседями. Как я потом буду смотреть им в глаза? После того, как они видели, что меня за шкирку выкинули на улицу? Уродина, блин!
Радует одно. С Вадимом они разругались. И он поехал со мной, а не остался со своей дурой-женой, а это что-то да значит.
— Вадим, — жалобно зову его.
У него нервно дергается щека и пальцы так крепко сжимают руль, что костяшки белеют.
— Ты прости меня так вышло. Но я не знала куда идти. У меня в этом городе больше никого нет. Я совсем одна…
Ну же! Хватит
