― говорю я, откидывая с глаз локон волос. — Я все еще на связи с доктором Ли. Я принимаю лекарства. Я в порядке, Макс.
― А он? Этот Чарли, твой ковбой, чувствует ли он то же самое, что и ты?
Я снова откидываюсь на пятки, позволяя садовым перчаткам соскользнуть с моих рук. Это не тот разговор, который я хочу вести с братом.
Воскрешение ― это мое спасение, но, очевидно, я не могу убежать достаточно далеко от его беспокойства.
― Даже если ты расскажешь ему, тебе будет больно. Ему будет больно. Вам обоим будет больно.
Я смотрю на экран, игнорируя боль в сердце.
― Между нами нет ничего серьезного. Кроме того, он не влюблен в меня. Я обещаю тебе, когда я уйду, он даже не будет скучать по мне.
― Руби. ― Макс вздыхает. Он поднимает глаза и машет рукой, будто звонит в колокольчик. Его улыбка грустная. ― Все, кто тебя знает, скучают по тебе.
Я сглатываю.
― Ты не можешь остаться там навсегда, ― напоминает он мне.
― Я и не собиралась.
Лгунья. Шепот в моей голове уличает меня, мое притворство, что я не представляла себя живущей в Воскрешении. Сад, дом, знакомство с соседями, цветочный магазин в центре города. Этот город ― как возрождение души, и я никогда не буду прежней. Ни в одном из городов, где я останавливалась по пути, у меня нет того беспокойного чувства, которое было в Индиане.
Здесь, с Чарли, я чувствую себя как дома.
Это безумие.
Может быть, это моя вина.
Может быть, я всю жизнь мечтаю о чем-то несбыточном. О позитивном настрое. Счастье. Благодарности. Даже перед угрозой смерти я предпочитаю быть идеалисткой, в то время как Макс и мой отец ― реалисты. Паникеры.
Страх не помогает, и чем дольше я нахожусь в Воскрешении, тем больше осознаю кое-что важное в глубине своего сердца.
Без страха ты обретаешь свободу. Бесстрашие. Никаких ограничений. Все сомнения, которые я носила в себе всю жизнь, я развеяла здесь в пыли, на этой дикой земле Монтаны. Я ухватилась за свою жизнь обеими руками.
Из-за Чарли.
И я не хочу от этого отказываться.
― Есть программа. ― Напряженный голос Макса заставляет меня замереть, и мое солнечное настроение рушится, как рассыпавшаяся стена. ― В Стэнфордском университете. СВТ. Она новая, но это может быть что-то хорошее, Рубс.
Я знаю все об исследованиях. Клинические испытания, в которых наблюдают, что сработает. Таблетки для поддержания ритма. Операции, чтобы прекратить обмороки. Больше мониторов, больше больниц и больше врачей. Нет, спасибо.
― Она начнется в следующем месяце.
― У меня есть еще два месяца, Макс.
― Может быть слишком поздно, Рубс.
Его слова ― как пощечина. Горячие слезы наполняют мои глаза.
Я слышу только одно ― не надо, Руби. Не надейся. Не смей. Не живи. Не люби.
Я встречаю взгляд Макса на экране и выдавливаю из себя сухой смешок.
― Слишком поздно, да? Для меня или для программы?
― Черт возьми, ― шипит Макс с выражением раскаяния на лице. ― Я не это имел в виду. ― Он тяжело вздыхает. ― Скажи мне. Каким был твой подсолнух сегодня?
Я вздыхаю и тянусь к телефону. Он пытается извиниться, сменить тему, но у меня нет на это сил.
― Я не хочу этого делать, Макс.
Внезапно я начинаю ненавидеть эту игру.
Я ненавижу свое сердце.
― Руби…
Дрожащими руками я завершаю звонок.
Может, Макс прав.
Может, я слишком глубоко увязла.
Я не должна была лгать Чарли.
Мне следует уехать.
По моему лицу скатывается слеза.
Может, это уже не имеет значения.
Может, я ― всего лишь терновый шип.
Чарли
Руби ― чертовски красивое зрелище.
Я замедляю шаг и останавливаюсь в дверях конюшни, чтобы полюбоваться ее миниатюрной, гибкой фигуркой. Она стоит у стойла нового жеребенка изабелловой масти, которого только что привезли. Ее нежные руки гладят его щеки, кремовую гриву, розовый нос. Чего бы я только не отдал, чтобы оказаться сейчас на месте жеребенка.
Земля скрипит под моими сапогами.
― Второй раз за неделю, ― говорю я Руби. ― Это у него ты прячешься от меня?
Все еще поглаживая лошадь, она говорит:
― Я люблю его. Он такой милый мальчик. Как его зовут?
― У него нет имени. Называть их ― плохая примета. Означает, что они останутся у нас.
Ее тело слегка напрягается.
― Вы не оставите его у себя?
― Он отправится к покупателю в Дир-Лодж в следующем месяце.
― О.
Она кивает и наклоняет голову, чтобы коснуться лбом головы пони.
― Похоже, мы оба скоро отправимся в путь, да?
От ее слов у меня внутри все переворачивается.
Когда она смотрит на меня, я, черт возьми, едва не теряю самообладание.
Я никогда не видел, чтобы красавица была такой грустной.
― Эй, ― говорю я, сокращая расстояние между нами. Вид ее печального лица словно удар под дых. Ее голубые глаза, всегда наполненные радостью и солнечным светом, потускнели. ― Что случилось? ― Я обвожу взглядом ранчо. ― Кто-то что-то сказал тебе?
― Нет. Ничего не случилось.
Ложь. Красные круги вокруг ее глаз говорят о другом.
― Чушь собачья.
Ее нижняя губа дрожит, и мне это не нравится. Ни капельки. Я хочу выяснить, кто тот ублюдок, который украл ее солнечный свет, и избить его до полусмерти.
Я провожу пальцем по ее подбородку, поднимая ее взгляд к себе.
― Малышка, выкладывай.
― Ничего особенного, ― шепчет она, по ее щеке скатывается слезинка. ― Просто у меня был плохой день.
Я провожу руками по ее плечам.
― И поэтому ты здесь? У тебя был терновый день?
Она тихонько вздыхает.
― Ты помнишь. ― На ее губах появляется слабая улыбка.
Я не мог забыть. У меня были шипы каждый чертов день моей жизни, но этим летом моим подсолнухом стала Руби.
― Да. У меня был терновый день. И я люблю лошадей, ― говорит она с благоговением, от которого у меня сводит живот. ― Они меня успокаивают. ― Она опускает глаза. ― Мне просто нужно было куда-то пойти.
Черт, меня бесит, что она не пришла ко мне. Что она пытается решить наши проблемы на ранчо, но не позволяет никому помочь с ее.
Я жду, когда она начнет рассказывать, но она молчит. Внезапно меня
