накрывает волна злости. Мне не нравится, где мы находимся. Какое-то неустойчивое промежуточное состояние. Мы не вместе, но я чертовски уверен, что не хочу быть чужим для нее.
Больше не хочу.
Я теряю свое самообладание, то небрежное безразличие, которое я так старался сохранить с тех пор, как она появилась в моем городе.
Раньше я считал ее отвлекающим фактором на ранчо, но теперь нет.
Она больше, чем это.
Больше, чем радость.
Она стала для меня человеком, которого я жажду. Той, кого я хочу видеть каждое утро, когда просыпаюсь. Мне нравится рассказывать ей о своем дне, спрашивать, как прошел ее, спать рядом с ней по ночам и заслуживать этот потрясающий сон без сновидений.
Она ― все для меня.
Мне кажется неправильным не знать о ней больше.
― Меня тоже успокаивают лошади, ― говорю я, поглаживая ее по руке. Она улыбается, несмотря на грустное выражение лица. Что бы ее ни беспокоило, мое дело ― разобраться в этом.
― Правда?
― Да. Когда у меня в детстве что-то шло не так, я просто выходил из дома и садился в седло, ― говорю я ей. ― Проводил день у ручья, а когда возвращался домой, был в хорошей форме. Нет большей свободы, чем сидеть на лошади.
― Свобода, ― шепчет она. Затем ее глаза проясняются, и она смотрит на меня. ― На родео было так же?
― Да. ― Я выдавливаю из себя слова. ― Я начал помогать отцу объезжать жеребят, когда мне было семь лет. В старших классах участвовал в соревнованиях по конному спорту, прежде чем попробовать себя в высшей лиге. ― На вопрос в ее глазах я добавляю: ― Езда без седла.
― О.
Всплывают воспоминания. Мы с Уайеттом сравнивали травмы после «Last Chance Stampede» в Хелене. У меня была сломана ключица, у него ― порвано сухожилие в плече. Мы были избиты, в синяках и в полной заднице, и никогда еще не были так горды.
Участие в родео с моим братом было как глоток свежего воздуха. Чувство, что я могу удержаться на лошади, а потом тебя швыряют в грязь. Адреналин, простой и понятный. Это длилось восемь секунд, и я наслаждался каждой из них.
Она улыбается.
― Ты выиграл какую-нибудь медаль, ковбой?
Я ухмыляюсь.
― Призовые деньги, малышка. ― Я целую ее губы. ― Много-много призовых денег.
Она поворачивается, голубые глаза сканируют стойла.
― Какой из них твой?
Взяв ее руку в свою, я двигаюсь дальше по ряду и останавливаюсь перед массивным черным жеребцом.
― Этот. Стрела. ― Я глажу его холодный нос. ― Мой отец всем нам дарил лошадей на десятилетие. Традиция.
― Он красавец, ― вздыхает она.
― Он ублюдок. ― Я ухмыляюсь, отводя шелковистую прядь гривы Стрелы с его морды. В его темных глазах нет привязанности. ― О том, сколько раз он швырял меня на задницу, ходят легенды.
Руби смеется от восторга, вставая на цыпочки, чтобы потрепать его по гриве. Стрела тихо ржет, тянется к ней, шумно дышит в ее ладонь и втягивает запах. Я с удивлением наблюдаю за этим. Конечно, с Руби он обращается как с принцессой, но со всеми остальными ведет себя как настоящий придурок.
Наблюдая за тем, как она мурлычет со Стрелой, я вижу тоску в ее глазах. Она хочет покататься верхом.
И тут меня осеняет ― со мной или без меня ― она сделает это.
Однажды. Где-нибудь.
Когда меня не будет рядом, чтобы поймать ее.
Холодный пот выступает у меня на затылке.
Я сжимаю кулак, сердце бешено колотится. Эта мысль кажется мне невыносимой.
Она не Мэгги. С ней все в порядке.
Я делаю вдох.
― Хочешь прокатиться?
Она поворачивается, ее великолепные голубые глаза округляются от удивления.
― Правда? ― Ее радостная улыбка молнией пронзает мое сердце.
И тут я понимаю, что готов пойти на что угодно, чтобы сделать ее счастливой.
― Правда. ― Я обнимаю ее лицо ладонями. ― Мы поедем медленно.
Она кивает, как будто следит за ходом моих мыслей.
― Из-за меня?
Нет, из-за меня. Если мы поедем быстрее, чем рысью, я сойду с ума.
― Прогуляемся к ручью. Мы поедем вдвоем. ― Я не настолько храбр, чтобы позволить ей ехать одной.
Она тихонько взвизгивает и бросается в мои объятия.
Вместо того чтобы придумывать оправдания, почему между нами не может быть ничего, кроме секса, вместо того чтобы обманывать себя еще хоть одну чертову секунду, я делаю то, что хотел сделать весь день.
Я прижимаю ее к своей груди и целую.
Все, думаю я.
Я влип в эту женщину и не хочу ее отпускать.
Руби
Вытащив из конюшни вальтрап и седло, Чарли готовит Стрелу к нашей поездке.
― Эй, парень, ты готов прогуляться? ― ворчит он, похлопывая его по мускулистой груди.
Улыбку на моем лице невозможно сдержать. Наблюдать, как этот сексуальный ковбой проявляет доброту к своим животным, ― это как дофамин, впрыснутый прямо в мои вены.
― А как насчет тебя? ― спрашивает он, поворачиваясь ко мне. ― Ты готова?
Я улыбаюсь и подхожу к жеребцу. Никаких нервов, только волнение.
― Я готовилась всю свою жизнь, ― вздыхаю я.
После секундного колебания Чарли поднимает меня на спину Стрелы. Он делает это осторожно, деликатно, словно боится, что я разобьюсь. Я перекидываю ногу через седло и крепко хватаюсь за поводья. Чарли смотрит на меня, его красивое лицо серьезно.
Я вижу, что в его голове всплывают какие-то воспоминания. Я помню, как он отреагировал, когда я упала в загон. Как он смотрел, как Фэллон перепрыгивает через ограждение.
Мое сердце трепещет в груди. Он беспокоится обо мне.
Я закрываю глаза.
― Со мной все будет в порядке, Чарли, ― говорю я, потому что, похоже, он нуждается в этом.
― Я не дам тебе упасть, Руби, ― рычит он, его челюсть крепко сжата.
Я ярко улыбаюсь.
― Я знаю, что не дашь.
Его глаза вспыхивают, и он дарит мне улыбку, которая попадает прямо в сердце.
Стрела переступает с ноги на ногу, и я взвизгиваю, когда мой центр тяжести смещается. Я наклоняюсь и обхватываю руками его длинную шею.
― Что мне делать?
Он издает низкий, короткий смешок.
― Держись. Я сейчас.
С хорошо отработанной легкостью Чарли садится верхом позади меня. Он обхватывает меня за талию и крепко
