Степановна вышла на крыльцо. Стояла в дверях и смотрела на меня незнакомым мне ранее взглядом. Она смотрела на меня… виновато. Открыла дверь до конца, отступила на шаг назад и попросила:
— Зайди в дом.
Андрей
Самочувствие с каждым днём становилось лучше. Я всё меньше лежал в кровати, всё больше двигался. С Даниловым был на связи всё время: он сообщал детали расследования, которые удавалось разузнать.
Так же через него я интересовался состоянием Оли. Ответ всегда был один — держится.
Она держится, не могла не держаться. Вот только СИЗО ломает людей, даже самых сильных, самых стойких.
Иногда меня накрывало. Я смотрел на результаты работы: статьи, решения судей касательно оправдательных приговоров или отсутствия таковых, какие аргументы приводили адвокаты, а какие — стороны обвинения. Казалось, что наша ситуация настолько шаткая, что стоит подуть ветру, и всё рухнет.
Когда отчаяние поселялось в душе, я брал паузу. Недолгую, но всё-таки брал. Бушующие эмоции в работе только мешали, и раньше мне легко удавалось их обуздать. Я всегда всё контролировал.
Но в случае с Ольгой я терял контроль. Сложно оставаться хладнокровным и трезвомыслящим, когда дело касается твоих близких. Любимых… Победить самого себя в этой битве оказалось труднее, чем думалось. Сердце ныло, рвалось к ней. К НЕЙ. Но что я мог сделать?
Взять паузу. Остудить мысли. Засунуть башку под ледяную воду и снова стать профессионалом своего дела. И так раз за разом.
Когда ближе к вечеру в дверь позвонили, я нахмурился. Не представлял, кто это мог быть. Лена?
Она же уехала. Может, Данилов решил заскочить и обсудить со мной то, что не принято обсуждать по телефону?
Я вышел в прихожую, открыл дверь и увидел племяшку. В удивлении поднял бровь.
— Привет. Поездка накрылась?
— Нет. Всё удалось, — ответила она двусмысленно.
Вот только иной смысл её слов я понял не сразу.
Лена отступила на шаг, пропуская вперёд гостью, которую я никак не ожидал здесь увидеть. Я бы меньше удивился, окажись тут Оля, судья, мировой судья, да я бы так не поразился королеве
Английской, как той… кто стояла и смотрела на меня стыдливо и с сожалением.
— Мама?.. — севшим голосом произнес я и тут же прочистил горло.
Застыл, впал в ступор, я тупо не понимал, как реагировать, что делать, что говорить.
Лена подошла ко мне, за руку ввела мою мать в квартиру. Проводила её в комнату, потом вернулась и, взяв меня за локоть, повела туда же.
— Я думаю, вам есть, о чём поговорить. Не буду мешать, пойду готовить ужин.
Мы остались вдвоём, я обхватил пальцами свои впалые щёки, всё ещё не веря. Мама прятала взгляд, прижав подбородок к груди. Сама пряталась от меня. Но зачем? Почему?
Что говорить? Как поступать? Я окончательно растерялся. Просто стоял, как столб, и не шевелился.
Но вдруг она подняла на меня влажные, пропитанные болью глаза. Подошла и коснулась морщинистыми пальцами повязки на боку.
— Болит?
От её прикосновений по телу пронёсся электрический ток. Не доверяя своего голосу, решил просто покрутить головой.
Мать перевела взгляд на подвязанную руку, на раненое плечо. Перенесла свою ладонь к нему.
— А тут?
Снова покрутил головой.
— Ты бледен.
— Ты тоже.
Она приоткрыла губы, желая что-то ответить, но передумала. Тяжело сглотнула, часто заморгала, я увидел, как её ресницы вмиг стали мокрыми и слипшимися.
ЕЙ было сложно говорить, мне — сложно слушать, хотя когда-то я этого очень желал. И вот когда это случилось, я окаменел.
— Лена сказала, этого человека убили…
Я коротко кивнул в ответ.
— Его больше нет, — переиначила она фразу, будто желала убедиться. — Поделом.
Знала ли мать, что этот человек мало чем отличался от её мужа? Упомянула ли об этом племяшка?
Сердце подсказывало, что да, упомянула.
Тёплые, но измученные артритом пальцы гладили мою руку, плечо, шею, поднимаясь к лицу.
Мама будто со мною знакомилась, замечала, как изменился, как повзрослел, кем я стал. Влажные глаза скользили по лицу, проникая глубоко: в сердце, в мозг, в душу.
— Я должна тебе что-то сказать… — всхлипнув, с трудом произнесла она. — Ноя не знаю, как…
Я молчал.
— Потому что мне стыдно, сынок. Мне перед тобой очень-очень стыдно.
Я рвано выдохнул. Внутри всё заклокотало, я отвернулся… Не потому, что не хотел смотреть, потому что не получалось. Потому что в глазах защипало, в носу защипало, я сжал пальцами переносицу стиснул зубы и зажмурился. Я отвернулся, чтобы оставаться мужчиной. Чтобы просто оставаться мужчиной…
Сильным мужчиной.
Мужчиной!
Но мужские поступки кроются не в умении прятать слёзы. О нет, они выражаются совсем в другом.
Резко обернулся, поднял ресницы, часто моргая и высушивая глаза. Притянул мать здоровой рукой, прижал к себе сильно, так сильно, что чувствовал кожей сумасшедший стук её сердца.
Опустил голову, коснулся дрожащими губами макушки её головы и снова прикрыл глаза.
— Больше ничего не говори. Ты уже всё сказала.
— Прости меня, сынок. Ради Бога: прости… прости меня… — говорила она, задыхаясь от эмоций и слёз.
— Тихо-тихо, чш-ш-ш… Ничего больше не говори.
Мама отошла в ванную комнату, чтобы умыться, я, всё ещё находясь в шоке, прошёл на кухню.
Лена задумчиво резала овощи к мясу. Я застыл в дверном проёме, привалился плечом к косяку и шутливо сказал:
— Опять наготовила как на роту солдат.
Лена пугливо на меня посмотрела.
— Злишься, что не сказала всю правду?
Я философски хмыкнул и пожал плечами. Ну, предупредила бы она меня, чем бы это закончилось? Начал бы отговаривать. Поэтому она и не сказала, знала меня, как облупленного.
— Нет, — ответил я разумно. — Не злюсь.
Племяшка отложила нож, вытерла руки и подошла ко мне. Я провёл ладонью по её щеке, убрал непослушную прядку волос за ухо. Она покосилась на дверь, за которой слышался шум воды, и тихонько сказала:
— Ты знаешь, я так часто о вас думала. Неправильно то, что между вами происходит… — а потом она поправила с надеждой. — Происходило. Что бы ты сказал своим детям, когда они спросят, где их бабушка? Что бы ты им сказал, если бы она умерла в одиночестве, больная?
Ты бы смог смотреть им в глаза? Поняли бы они тебя?
— То есть ты это сделала не для неё, а для меня? — пришло ко мне осознание.
— Ну, конечно! Я же люблю тебя…
Я трогательно улыбнулся, положил руку Лене на плечо и сжал его. Взглянул в её чистые, светлые глаза.
— Помнишь, мы говорили, будь все адвокаты честными и справедливыми, мир
