с комнатными растениями, немного нас закрывая от посторонних.
— Ты с ума сошел?! — смеясь, восклицает она, смеется. И на ее щеках заиграли ямочки. — Я буду суп и вот этот салат, — говорит, повернувшись к официанту.
Тот записывает, я добавляю в заказ мясо средней прожарки для себя и апельсиновый сок. Маше нельзя спиртного. А, значит, и я бросил. Хотя сегодня не отказался бы от бокальчика вина. А лучше, чего покрепче.
Рука тянется в карман пиджака, чтобы проверить, что коробочка с кольцом на месте. Бархатная упаковка удобно ложится в руку. Сжимаю ее, собираясь с мыслями, и чувствуя, как потеют руки от волнения.
Уже неделю я таскаю с собой это кольцо, пытаясь выбрать подходящий момент. Но все время теряюсь и не решаюсь, как пацан малолетний. Не ожидал, что меня так поведет на старости лет. Думал, что ничем уже не удивить.
— Я думала, что будет сложно, — говорит Маша. Она рассказывает о том, как прошла ее неделя. А я слушаю, собираясь с мыслями, — но стажировка оказалась намного проще.
Девушка делится впечатлениями о своей практике, куда ей дали направление в университете. Там была целая группа студентов, и тот долговязый Марк тоже. Думал, с ума сойду, представляя, как он там строит глазки моей Маше. Но она охотно делилась со мной подробностями своей работы, о Марке не вспоминала даже. И я не имел права задавать вопросы. Все еще чувствую вину за то, что оставил ее тогда, в больнице.
— Представляешь, меня сегодня похвалили даже, — продолжает Маша, не понимая, какая буря поднимается у меня внутри.
Я продолжаю сжимать бархатную коробочку, боясь рот открыть и спросить о главном. Несколько раз порываюсь, но не решаюсь. Не ожидал от себя такой робости.
Значит, как договориться о подписании многомиллионного контракта, так без проблем? А как сказать любимой женщине, что хочешь провести с ней остаток жизни, так слабак?
— Ты умничка, я в этом никогда не сомневался, — говорю Маше, чувствуя, как по спине побежал холодный пот.
Вот сейчас можно достать кольцо и произнести речь. Да, вчера я весь вечер репетировал слова, которые скажу ей. Осталось сделать самую малость — сказать.
— Помнится, ты говорил, что мне не хватает хорошего образования, — напоминает Маша.
Да, когда-то я такое говорил. И не такое говорил. Много того, о чем теперь жалею. И не всякими своими поступками и словами я теперь горжусь. Ну, разве она согласится выйти за меня замуж? Она точно пошлет меня куда подальше с этим кольцом!
Если не решусь сейчас, то не осмелюсь уже никогда. А, если она откажет? Что тогда? Буду помогать ей с ребенком. Делать все, что нужно. Все, что она позволит.
— Маша, — начинаю, и запинаюсь. Голос резко осип, будто я вдруг простыл. Руки начали мелко дрожать. Никогда еще так не волновался.
Девушка поднимает взгляд, смотрит в глаза. Она такая красивая. Боже, я ее точно не заслуживаю!
— Что-то случилось? — спрашивает, считав с моего лица волнение. Еще бы, от страха я уже на грани сердечного приступа.
— Н-нет, — еще и заикаться начал. Пиздеееец!
— Маша, я х-хочу спросить у тебя, — она смотрит на меня, чуть наклонив голову на бок. Во взгяде недоумение. Не знаю, как все это выглядит со стороны, если в ее взгляде уже читается беспокойство.
— Что?
Трясущейся от волнения рукой достаю коробочку из кармана, открываю и ставлю перед ней на стол. Дальше по плану должна идти отрепетированная речь, но сейчас я не могу вспомнить ни слова. Будто выветрились все слова. Голова пустая совершенно.
Маша смотрит на кольцо, потом мне в глаза. И улыбается, играя ямочками на щеках. Фух, будто от души отлегло!
— Ты выйдешь за меня замуж? — осмелев, задаю главный вопрос.
— Да, — отвечает Маша, не задумываясь.
Она согласилась? Мне не послышалось? Боже, неужели она моя?
Достаю кольцо, надеваю ей на безымянный палец, пока не передумала. Она смотрит на переливающийся камень на своей руке, довольно улыбается. Моя невозможная женственная девочка.
— Как же сильно я тебя люблю, — даже не замечаю, что произношу это вслух.
Маша поднимает взгляд. Ее глаза сияют счастьем. Я сделаю все, чтобы она всегда светилась, вот, как сейчас.
— Я тоже люблю тебя, — говорит она, тянется ко мне и чмокает в губы, быстро мазнув по ним.
Нет, так не пойдет. Обхватываю ее затылок и притягиваю к себе, впиваясь в ее губы жадным поцелуем.
Маша
Прошло пять лет.
Качаю маленького Давида на руках, наблюдая, как он медленно моргает. Глазки закрываются, и малыш засыпает. Не спешу опускать его в кроватку. Мне нравятся эти минуты, когда он расслабленно спит.
Глеб хотел нанять няню, но я настояла на том, что со своими детьми мы справимся без посторонних. Даже мысль о том, что какая-то чужая женщина будет вот так укачивать сына, вызывает у меня внутренний протест. О чем я и сказала мужу. Он ответил, что это не самое разумное мое решение, но больше не настаивал.
Подхожу к окну, выглядываю во двор.
Глеб раскачивает качели, а Лиза довольно болтает ножками и что-то ему рассказывает. Мне нравится наблюдать, как Глеб играет с дочерью, он никогда не отказывает ей и малышка становится избалованной. Но папа просто не может противостоять ее большим голубым глазам и улыбке.
— Сильней! — доносится до меня голосок девочки.
— Не боишься? — спрашивает Глеб серьезно. Со стороны мне хорошо видно, как он переживает и боится, что девочка может упасть. — Держись крепче!
Малышка визжит от восторга, когда Глеб начинает сильнее раскачивать качели. Нахмурившись, он следит за тем, чтобы не переборщить и не напугать девочку. Но нашу дочь, кажется, вообще нельзя напугать.
— Папа, сильнее! — командует она. Ох, узнаю этот приказной тон. Тот самый, который так пугал меня когда-то. Наверное, этот тон Воронины по наследству передают детям.
— Не слишком сильно, Лиза? — спрашивает Глеб.
Он не может ей отказывать, а надо бы быть построже. И так, малышка из папы веревки вьет. А ей только пять лет! Что же дальше-то будет?!
Подхожу к кроватке, аккуратно укладываю сына, немного ее качаю, чтобы малыш не проснулся. Тихо выхожу из детской, не забыв прихватить радионяню.
Выхожу во двор и направляюсь к качелям. Я уже знаю, что Глеб не
