узнать от нее, а о твоем сыне совершенно случайно от постороннего мужика? Я совсем не заслуживаю от тебя никаких откровений?
– Все не так, как кажется.
– А как тут может казаться по-другому?
– Я уже тебе говорил – это все не вопрос доверия. Наташу не втягивай сюда вообще. На тот момент для тебя она была вообще моей девушкой, дабы ты и не думала смотреть в мою сторону.
– Да вот не получилось как-то. А после того, как ты выразился, ты побывал во мне разными частями тела, о сыне сказать язык отсохнет? А может, ты просто до сих пор женат? Или, о чудо, все же в разводе?
– Хорошо, давай по порядку. Я не дундил в штаны. По крайней мере, не помню этого. Первый секс – на выпускном в школе. Сколько было девушек – не считал. Немного. До десяти. Проститутки туда тоже входят. Их было парочку, ну может, три. После армии начал встречаться с матерью моего сына. Влюблен не был, не любил. Просто симпатия. Просто встречались. Просто залетели. Я никогда не был женат. Ты часто пыталась уличить меня в том, что кто-то разбил мне сердце любовью, от того я такой неверующий в любовь. Херня это все. Не было у меня влюбленностей, хочешь верь, хочешь нет. Как с сыном случилось то, что случилось, Катя ушла. И тут я, конечно, не воспылал к ней уважением, но нет у меня к ней никах чувств. Ах, да, единственная женщина, к которой я испытывал сильные чувства – это собственная мать. Но эта была не любовь, а ненависть, но и это прошло.
Замолкаю, наблюдая за Машиными эмоциями. Во взгляде растерянность и непонимание.
– А что случилось с сыном? И в смысле ушла? Бросила вас? Ушла к другому мужчине?
– Женю укусил клещ. Через пару дней после укуса он попал в больницу с высокой температурой. Несмотря на лечение, ему становилось хуже. Впал в кому на четыре месяца. И стал… совершенно другим. Не говорит, не двигается, самостоятельно не ест. И вряд ли когда-то станет прежним ребенком. За почти семь лет у него никаких видимых улучшений. И насколько мне известно – нет, других мужчин при мне у Кати не было. Она ушла, потому что… наверное, слабая. Не все справляются.
– Семь? А… сколько ему?
– Десять.
– Ты… рано стал папой. Это все не укладывается у меня в голове. Подожди, а где он живет?
– В хосписе.
– Когда я узнала, что у тебя есть сын, я думала, ты все это время проводил с ним, когда говорил, что работал. А ты… ты что правда столько работаешь?
– Нет. Я работаю уже очень мало. Половину своего времени я провожу с ним. Иногда ночую.
– Это и есть твое обязательство. А почему он живет не у тебя в квартире?
– Потому что мне так удобнее. Там у него есть все необходимое. Я не хочу превращать свой дом в больницу. И давай так, свое мнение о том, где он должен жить – оставь при себе.
– Все равно не понимаю, почему нельзя было рассказать мне об этом?
– Наверное, потому что больные дети, кроме собственных родителей, да и то не для всех, никому не нужны. Или ты хочешь сказать, что сейчас воспылаешь к незнакомому больного ребенку чувствами? Я не требую от тебя этого. Это даже глупо. Как и с моей стороны было глупо об этом не рассказать вовремя. Признаюсь. Хорошо, что еще твоей отец не успел хорошо обработать тебе мозги моим больным сыном. Тебе просто сложно представить, как это. И не надо.
– Я хочу с ним познакомиться.
– Маш, ты меня слушала вообще? Он не контактный ребенок. Я даже не знаю узнает ли он меня.
– И что? Просто увидеть я его могу? Что здесь такого?
– Ничего. Только от того, что ты его увидишь на данном этапе ничего не изменится. Нам надо разобраться с твоим отцом. А посещать моего ребенка, когда тебя пасут, ну это очень странно.
– За мной не следят. Меня отвез водитель, но тут же уехал. Я в этом точно уверена.
– Тебя не пасут как раньше, чем я крайне удивлен, но два человека стоят на входе, в том числе и у запасного выхода. Твой отец просто сильно удлинил поводок, но все же пока он есть.
– Блин, я не видела. А фотография сына у тебя есть в телефоне?
– Маш…
– Ну что Маш? Если есть, дай. Рука отсохнет, что ли?
Пока я копошусь в телефоне, у Берсеньевой явно появились силы. Вскочив со стула, натянула до конца джинсы, стянула с себя магазинный лифчик и надела кофту. Протягиваю ей телефон. Не знаю какой реакции от нее жду. Если уж быть честным, боюсь ее осуждения. Вроде реально похрен на то, что и как подумает. Но от нее будет неприятно. И когда она обмозгует все, интуиция подсказывает мне, что не только свое мнение выскажет, какой я эгоист, но и что-нибудь похлеще.
– Забавно. Я так и думала, что у него будут твои глаза. Красивые. Он гуляет? В смысле, ему можно сидеть? Вывозить на улицу на кресле или на чем-то?
– Можно, гуляем, когда хорошая погода. Маш, – поддеваю ее подбородок. – Ты мне не нравишься такой. По идее, после секса ты должна была стать капельку счастливее, а у тебя глаза на мокром месте. Давай лучше поговорим о том, какая ты бесстыжая, что занимаешься непотребствами в общественных местах.
– Не смешно.
– А ты улыбнись.
– Ну, теперь понятно, почему ты так редко это делаешь. Господи, мне надо все это переварить.
– Давай закроем эту тему на сегодня.
– Жесть. Посмотри на зеркало. Это у меня что такой жирный лоб?
– В смысле?
– Кожа жирная. Посмотри какой я след оставила на зеркале.
– Это от того, что жрешь много жирного. Поди опять пироги наяривала.
– Я вообще-то пять дней ничего в рот не брала, кроме воды.
– Я пошутил. Не обижайся, – притягиваю ее к себе. – Ты объявила голодовку?
– Типа того. Пока папа не даст мне жить так, как я хочу. Сегодня ночью вышла на кухню, чтобы что-нибудь съесть, а там папа сидит пьет. Ну в общем, разговорились, он мне даже виски налил. Странный он
