Рома приблизил к ней лицо, заставляя Элизу затаить дыхание. Но внезапно замер.
— Ты уверена?
— А на это тело найдется претендент лучше тебя?
— Ты задаешь провокационные вопросы, госпожа будущий адвокат.
— Которые, однако, требуют односложного ответа: да или нет. Если найдутся — отпусти.
Выяснилось, не найдутся.
Он целовал нежно, бережно, обучая.
Он обнимал трепетно, ласково, оберегая.
Она усвоила нюансы и задала совершенно иной тон.
Отвечала нетерпеливо, неистово, дико.
Побуждала к большему, откровенному, запретному.
Как доехали — не помнила. Всю дорогу трогала губы и улыбалась полоумно.
Ни единого слова. Только сгущающееся между ними томление.
Греховное. Перечеркивающее всё, что было прежде.
Свет — к черту. Грохот входной двери. Её руки на воротнике его рубашки и тихое шипение:
— Ненавижу твои галстуки! Как затянутые удавки, и словно ты сейчас задохнешься…
Рома позволил ей сорвать аксессуар и высвободить первые несколько пуговок.
Элиза облегченно вздохнула. Будто её тоже душил этот крепкий узел.
— Продолжай, — склонил голову набок и оперся ладонью о стену, предоставляя ей широченное поле для действий.
— Какой-то ты неправильный любовник. По идее…надо бы раздеть меня, — проговорила со смехом, охотно повинуясь — сначала на пол полетел пиджак, а затем пальцы методично прошлись по петелькам до самого конца, доводя накал до предела, когда она схватилась за полы и выдернула их из брюк.
— Какой есть… — Рома коснулся её губ порхающим призрачным поцелуем. — Это твой выбор…
Элиза впитывала мир стремительно сменяющими друг друга картинками.
Вот она на кровати в одном белье, а он возвышается над ней, избавляясь от остальной одежды. Чтобы потом приступить к ней…особым подходом: размеренно, смакуя, исследуя.
Вот она уже обнаженная с бесстыдно разведенными в стороны бедрами, между которыми устроился он, чтобы беспрепятственно добраться до влажного провала девичьего рта и наглядно показать танцем языков всё, что собирается сделать с ней немного позже.
Вот она — до ужаса отзывчивая, распластавшаяся на простынях, принимающая сводящие с ума ласки, не в состоянии даже мысленно укорить себя в такой порочной капитуляции.
Вот она…тянется к нему всем естеством, хочет ощущать жар его тела… Здесь они меняются своими амплуа: Рома — пламя, Элиза — лед. Её холодные ладони на запредельно горячей мужской коже. Эти умопомрачительные ощущения от сокращающихся под подушечками пальцев мышц, брызжущих мощью, силой, выдержкой.
Ей нравится его аристократическая худоба…она несравнимо сексуальнее и привлекательнее тел перекаченных спортсменов. В этом мужчине скрыто больше могущества и власти. Он сам по себе — потаённый источник жизни, который не даётся, не раскрывается каждому.
И задыхаться от его живительных поцелуев повсеместно — словно дышать иначе, захлебываясь обрушившимися на неё неожиданными впечатлениями.
Опрокинутая вдруг на поверхность, девушка недовольно приподнимается на локтях, чтобы во мраке помещения понять, что происходит и почему исчезли все ощущения…когда неожиданно разгоряченной плоти касаются его трепетные пальцы.
Ловит её взгляд в полутьме. Держит, не отпускает. Острым сладким предчувствием надвигающегося удовольствия… Наклоняется и одаривает внутренние стороны бедер долгими, подготавливающими к главному действию поцелуями, от которых импульсами разлетается испепеляющее наслаждение.
— А казался таким приличным человеком. Я думала, ты практикуешь только миссионерскую позу… — вырвалось со сдавленным стоном оттого, как Рома сжал её талию, призывая замолчать…
И добрался до самого сокровенного. Тонко, точно, умело. Язык, губы, пальцы. И Элиза разлетается в клочья от полученного огненно-пронзительного оргазма. Руки взметаются к волосам, погружаются в них в попытке как-то обуздать взрыв. Сжимают корни. И от переизбытка эмоций она не чувствует, что делает себе больно.
Еще одна порция поцелуев дорожкой от низа живота вверх к её всё еще стиснутому рту. Глаза сами собой открываются, когда он обдает провокационным шепотом, отвечая на недавнюю реплику:
— А еще ты думала…нет…свято верила — что фригидная…
Накрывает девушку собой, добивает распаленные рецепторы соприкосновением кожи к коже… Элиза, повинуясь первобытной потребности, обвивает его руками и ногами. Не соображает, что творит. Только инстинкты. Голые. Беспощадные. Честные.
Языком по его шее — то, что ей действительно понравилось. И внезапно следом — варварский глубокий укус. Как авторский десерт. Медово-горький. И будоражащая ответная реакция Ромы на её порыв — окаменевший, застывший, удивленный.
Смотрит по-новому, изучает, что-то прикидывает.
Она понимает, о чем этот размышляющий взгляд.
— Не смей меня жалеть…я готова… — и в подтверждение ерзает под ним, трется животом о его пах, подначивая.
Поцелуй-наказание. Чтобы знала своё место. Здесь он — главный. И не только здесь.
Но Элиза оспорит это утверждение.
Потом.
Когда наберется опыта.
А сейчас она сосредоточилась на своих эмоциях.
Рома входил медленно.
Странные и ни с чем не сравнимые ощущения…что её наполняют. Или… Дополняют. Как-то чертовски правильно. Возвращают когда-то потерянную часть, делая цельной.
Неминуемая вспышка боли.
Резкий выдох.
Его поцелуй-утешение.
Её укус-призыв к действиям.
Сначала медленный, ознакомительный танец размеренно движущихся тел. Дальше — чуть напористее, ярче. Позже — больше, стремительнее, сметающе.
Она цеплялась за него, царапала спину и плечи. Не знала, как унять бушующий ураган. Сама целовала. Прижималась к бьющейся жилке на его шее своими губами. С небывалой самоотдачей отдалась всему, что между ними происходило. Это нечто расцветало, словно прекрасный цветок.
И раскрылось под конец. Сначала размазанным финишем девушки — не таким поглощающим, как первый, что ожидаемо. А потом — и оргазмом Ромы, который принес ей не меньше удовольствия, чем собственное.
Поцелуй-послевкусие. Сводит с ума эта нежность.
Несколько минут отдыха, где они лежат на боку, так и не разъединившись.
А потом Разумовский покидает её, чтобы вскочить на ноги и подхватить Элизу, направляясь в ванную. Регулирует воду, снимает латексную защиту, на которую девушка таращится в неверии, изучая алые разводы, и выбрасывает в урну. А сам заходит в кабинку за ней и смывает с обоих следы недавнего безумства. Она падает лбом ему на грудную клетку в накатившей усталости. Наивысший жест доверия человеку.
Ей сейчас не хочется ничего анализировать и выискивать причины, приведшие к такому совершенно неожиданному исходу дня. Противоречивому, с одной стороны. И бесподобно восхитительному — с другой.
Скарлет была права. Надо думать завтра.
Да и как думать, когда тебя обнимают со спины, вжимая в себя?..
Расслабленная ладонь бессознательно гладит свежее постельное белье, кожа плеч покрывается мурашками от его дыхания. Сон неминуемо подступает, отяжеляя веки.
Но Элиза…не была бы Элизой…
— Он меня напрягает, Разумовский, — девушка слегка подается назад ягодицами, в которые упирается его достоинство.
— Не поверишь, — мужчина вжимается в неё еще сильнее, теплые губы касаются её уха, — ты напрягаешь его ещё сильнее. Спи, Элиза…
И на этот раз…она тоже повиновалась. Блаженно улыбаясь.
Глава 18
«Мы не были влюблены друг в друга,
мы просто предавались любви с отстраненной
и критической изощренностью и вслед
за тем впадали в страшное молчание…».
Х. Кортасар «Игра в классики»
Впервые с момента проживания в этом доме Элиза проснулась без будильника и раньше Ромы. Который всё так же прижимал её к себе, держа ладонь на девичьем животе.
Лежала с открытыми глазами, глядя на панораму только-только расстающегося с ночью города и думала о том, что Разумовский забыл зашторить окна. Мысль заставила улыбнуться. Непривычные ощущения плескались внутри, и было сложно поймать какое-то одно из них, чтобы сосредоточиться и проанализировать. Не получалось рефлексировать, да и не хотелось. Большая девочка, понимала, что делала. Чего кручиниться, если было безумно хорошо?
