— Ценная информация…
Которую, однако, больше никто не прокомментировал.
Обстановка накалялась. Повсеместно, а не только за их столом. Где-то на заднем плане маячила Света, которую виртуозно игнорировал Рома — и поучиться бы у него фирменной невозмутимости… Градус повышался, виновник торжества уже потихоньку начал дебоширить и почти развязал драку, но его посадили на место без потерь. Зато он вдруг объявил белый танец. И, естественно, Рая не могла этим не воспользоваться.
— Я украду твоего мужа ненадолго, милая?
— Попробуй, — пришлось цедить сквозь зубы в подобии улыбки и молиться, чтобы Рома не делал этого.
Но…Рома, предварительно обдав её предостерегающим напряженным взглядом, мол, не заводись, встал. Подал партнерше руку. И повел танцевать.
Тонкая струна, еще как-то сохраняющая спокойствие в ней, оборвалась тут же.
Надоело.
Под десятками снисходительных взоров и перед сотнями гостей, считающих её жалкой тряпкой, об которую вытерли ноги в очередной раз, Элиза деревенела всё больше и больше, безотчетливо водя пальцем по практически рассосавшемуся синяку на запястье. Нет, она не замечала чьих-то конкретных взглядов, они все смешались для неё в единое темное пятно. И даже не воспринимала это всё чем-то значимым. Но девушка остро ощущала источаемый яд. Какой бы сильной ни была, противостоять такой концентрации в одиночку — нереально.
Как впуталась в подобное? Идиотская ситуация, на которую сама же и подписалась добровольно. Фарс, затеянный ими как фикция для общества, внезапно обернулся очень даже настоящей болью…
Как когда-то давно. Словно…все стремятся задеть её, найти изъяны, чтобы было что противопоставить внешней безупречности. Доказать — Элиза не сможет быть идеальной во всем: что бы ни сделала, внимание будет сосредоточено только на эпикфейлах. Именно поэтому Рома и считает её эпатажной.
И ведь правда…
Ева как-то сказала, что в этой среде не прощают, если ты занял не своё место. Сейчас Элиза удостоверилась в этом сама. Мужская составляющая еще как-то одобряла выбор Разумовского, но женская половина…ментально грызла девушку. Он породист. Он богат. Он молод. Он умен. Он благороден. Он отличается от всех своей выдержкой и взвешенностью. Разве можно простить ей, что отхватила желанную добычу, явившись из ниоткуда?
Черт…как противно.
А всего-то надо было отгородить её от грязи, как и просила. Чтобы в ней и дальше дремали эти вечные демоны-разрушители. Не высовывались, не заставляли творить дичь в полном помутнении сознания. Элиза никогда не отрицала свои недостатки. И один из них — та самая пресловутая вспыльчивость. Девушка возгоралась моментально, как качественная спичка.
Роме не понять, каково это — чувствовать себя ничтожеством. Он слишком мужчина, слишком успешный и востребованный, слишком на коне…
А она… Нет, не этого поля ягода. И пора бы сворачивать лавочку.
Когда Разумовский под руку с Раей приблизился к столу, Элиза встала с твердым намерением уйти.
— Спасибо, что не отказала! — поблагодарили её приторно.
Как же всё это по-дурацки дешево и киношно до тошноты…
Девушка впервые взглянула на неё глазами мужчины. Попыталась сделать это. И поняла, что именно цепляет в ней Рому: они одной породы, у них много общего, она наполнена чем-то недосягаемым и непостижимым для простых смертных. Рая была…дорогой. Как и Оля — умела быть красивой. Подать себя. И дело не во внешности. Ибо, если бы всё решалось внешностью, Элиза везде побеждала бы. А пока она в огромном минусе.
И больше ей не хочется испытывать таких эмоций.
Пора уходить.
Терять ей было нечего. Пусть запомнят такой, какой хотели её видеть.
Она подцепила пальцами нетронутый до этого бокал шампанского и сделала крупный глоток, смачивая горло. Отзеркалила выражение лица уже успевшей занять своё место брюнетки, отвечая:
— Пожалуйста.
Развернулась корпусом к стоявшему рядом Роме, приблизила лицо к нему и наклонилась, чтобы в следующее мгновение…шокируя присутствующих, пройтись влажным кончиком языка от основания шеи мужчины до самого уха, чувствуя, как на стыке его и её кожи обоих одолевают всё еще активно покалывающие пузырьки игристого вина. И как каменеет, напрягаясь, «муж».
Поворачивается к ней, ошалело уставившись в глаза.
Короткий стоп-кадр, словно в замедленной съемке. Они вдвоем, и безмолвный разговор:
«Ты серьезно сейчас это сделала?».
«Да, я и не такое могу, Разумовский».
Это было странное, но дикое удовольствие — вот тебе и эпатаж, Ромочка.
Элиза спрятала язык во рту и выдала что-то типа удовлетворенного мычания, наблюдая, как расширяются зрачки мужчины. А затем оставила на влажной дорожке ещё и смачный поцелуй. И только после этого обвела всех прощальным взглядом:
— Я — домой, дорогой…
И успела заметить…восхищение на лице Раи?!
Пожалуй, действительно хватит с неё этого высшего общества.
Попробовала — не понравилось.
Когда уходила, шлейфом вслед неслась фраза Анастасии Ильиничны, сказанная внуку шепотом, но всё же услышанная Элизой:
— Я предупреждала тебя, что так и будет… Она даже твою мать переплюнула…
На улице было здорово.
Ночь. Май. Запах приближающегося лета.
Свобода. Свобода! Свобода!!!
А у неё — утонченные шпильки на ногах, в которых долго не сможешь ходить, поэтому сразу снять их. Хочется идти и не останавливаться. Прямо вдоль дороги. Босиком. Беспечно. Глупо. Наивно и по-детски. Будто её никто не тронет. Бежать подальше. Больше не подвергать себя испытанию быть не в своей тарелке и держать в узде нрав…
Как у Гумилева… Увы, это про них с Ромой:
«Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны».
Стоило подумать о Разумовском, как рядом тут же бесшумно затормозил спорткар:
— И куда ты без ключей, Покахонтас? — насмешливо и беззлобно.
Девушка пожала плечами и вынужденно остановилась.
— Рома, я только что поставила точку, если ты не понял.
Он вышел из машины и преградил ей путь:
— Я добавил еще две, — отобрал босоножки и швырнул через открытое окно на пол пассажирского пространства.
Установил зрительный контакт.
И…Боже, сколько животного магнетизма в этом безмолвии. Его фишка.
Сколько всего, что не должно было проснуться между ними. Такими разными, словно небо и земля.
Не надо было ему идти за ней, Элиза не для этого так эпично покинула сборище. Но Разумовский здесь, и внутри что-то непривычно ликует, бьется о ребра сумасшедшим битом.
— Хьюстон, у нас проблема. Кажется, я впервые хочу, чтобы меня поцеловали.
Почему-то шепотом. Будто боясь, что эхо разнесет вокруг света феерию её внезапной минутной слабости. И расскажет, как ей понравилось прикасаться к нему. Пусть и во время постыдной демонстрации пятью минутами ранее. Ей, клявшейся, что ни один мужчина не вызовет в ней подобных желаний. Но разве эта безупречная сволочь — один из «мужчин», которых она подразумевала? Его можно подвести под одну гребенку с другими?..
— У меня для тебя плохие новости, — как-то незаметно длинные сильные пальцы оказались в волосах Элизы, медленно вытаскивая и бросая на асфальт шпильки. — Это безумно…просто чудовищно усложнит наши отношения.
А у них после всего…еще есть отношения? Вряд ли.
— Это лишь физиология, Рома.
Он хмыкнул, мол, что ты можешь об этом знать. И проворно высвобождал её волосы и дальше. Что было чертовски приятно.
— Мне не хочется, чтобы ты совершала ошибки и потом жалела о своих поступках. Мгновение духа соперничества прошло. Тебя спровоцировали — ты повелась. И сейчас под воздействием адреналина.
— Господи, ну какой же ты зануда! — закатила глаза, цокая. — Тебе девушка предлагает себя, а ты ищешь причинно-следственные связи?! Короче, ты меня поцелуешь? Или как?
— Подготовительные работы на стадии завершения, потерпи.
Через пару мгновений мужчина вынул последнюю шпильку, а затем запустил обе пятерни в струящийся каскад и растрепал его массажными движениями, даря блаженство.
