шедевральную заготовленную фразу, превратился в ежа.
– Так все дело в том, что я тебе нравлюсь?
Я облизываю пересохшие губы и совершенно некстати думаю о том, что стоит купить бальзам. Почему в голову лезет всякая ерунда?
– Мне кажется, – медленно говорит Андрей, – «нравлюсь» – не очень подходящее слово. У меня отключается мозг, когда я тебя вижу. Когда ты расстроена, я не способен мыслить трезво. Когда ты улыбаешься, я превращаюсь в идиота, способного думать только о том, как бы снова тебя рассмешить. Я пытался тебе позвонить, наверное, тысячу раз, но ты меня заблокировала. Я приходил к тебе, но твоя бабушка сказала, что ты болеешь и мне лучше уйти. Я отправлял Кира, звонил с разных номеров. Каждый час я готовлю этот проклятый капучино и уже стал чемпионом мира по художественному выдавливанию сливок в стаканчик! Когда открывается дверь, я надеюсь, что пришла ты. Мы закрываемся в ночи и открываемся рано утром на случай, если ты решишь просто пройти мимо.
– Хватит! – Я округляю глаза, чувствуя, как кровь приливает к щекам. – Тормози.
Андрей прижимается лбом к моему, закрывая глаза.
– Не могу. Не умею тормозить. Тетя говорит, это посттравматическое расстройство. Я вцепляюсь во всех, к кому испытываю хоть какие-то чувства. А к тебе «хоть какие-то» не подходит. Альк… ну дай мне шанс, а? Обещаю, я тебя не обижу.
Он осторожно меня обнимает, не встречая сопротивления.
– Выполнять твои капризы. Придумывать всякие чудесатые чудеса. Учить тебя химии.
У меня вырывается не то смешок, не то всхлип. Я наслаждаюсь ощущением пальцев, запутавшихся в волосах, торопливых поцелуев в макушку. Его запахом, теплом.
Ощущение нереальности возвращается. Ну здравствуй, родное, оставайся подольше.
– Извините, а я долго тут стоять буду? – раздается из-за прилавка.
Мы синхронно поворачиваем головы и не менее синхронно говорим:
– Здравствуйте, Вероника Михайловна.
– Вы обнимаетесь или работаете? На этот-то раз мне кофе можно?
– Какой желаете? – хмыкает Андрей. – С собой или здесь?
– Капучино. Большой. Здесь.
Явно нехотя Лукин отворачивается, чтобы сделать кофе. Никогда не видела его в этом амплуа, так что откровенно любуюсь. А у него неплохо выходит.
Поддавшись внезапному порыву, я иду к витрине с пирожными, выбираю мандариновый мусс и выкладываю на тарелку. Андрей как раз рассчитывает физручку.
– Приятного аппетита, – говорю я.
– Я это не заказывала.
– Презент от кофейни. С наступающим.
– Тимошина, я не ем сладкое.
– Пирожное низкокалорийное. В честь праздника-то можно.
И пусть она бурчит что-то недовольным тоном, пусть бросает на меня холодный взгляд, но это определенно что-то напоминающее «спасибо».
– Второй шанс? – задумчиво спрашивает Андрей, наблюдая, как Вероника Михайловна садится за дальний столик и осторожно, словно я могла в него плюнуть, пробует пирожное.
– Скорее муки совести. Я ведь правда думала, что куртку мне порезала она.
– Теперь и ты знаешь, что это такое, – фыркает Лукин.
Сегодня тридцать первое декабря. Почти нет клиентов, все закупаются продуктами, строгают салатики и смотрят «Иронию судьбы». Мы стоим у стены, обнявшись, и я не шевелюсь, а порой боюсь даже дышать, чтобы не спугнуть робкое счастье.
– Простишь меня? Обещаю, больше никогда не назову тебя Тыквой.
– Прощу. Тыквой мне быть действительно не хочется. – Я улыбаюсь. – А Тыковкой понравилось.
– Ты-ы-ыковка-а-а, – довольно тянет Андрей мне на ухо. – Я приготовил тебе подарок. Но подарю после полуночи.
– А я тебе ничего не приготовила! – спохватываюсь я. – Даже не подумала!
– Ты мне уже сделала подарок.
– Это какой? Милостиво согласилась тебя не убивать? Великий дар, что тут скажешь.
– Нет. Ты спасла кофейню. Это лучший подарок.
– А я думала, ты хотел ее угробить.
– Шутишь? Это мамино любимое место. Мое главное наследство. Мне хотелось ее сохранить. Когда ты предложила пари, я тут же за него ухватился.
– Но ты же стал мешать!
– Ой, и много у меня намешать получилось?
– Кофемашина…
– Да сама она сдохла. Точнее, я ее сломал. Я… гм… привел как-то после закрытия Риту. Хотел поразить ее навыками приготовления кофе. Поразил, что тут скажешь. Тетя ругалась, но разрешила мне воспользоваться деньгами и купить новую. Я просил ее ничего тебе не говорить.
– У меня нет слов! Да я тебя таким гадом считала!
– А тыквенно-пряного парня – героем. Было приятно им себя считать.
– Было здорово. Я так надеялась, что это был ты. Злилась на себя и надеялась.
– Это был я, – с улыбкой соглашается Андрей. – Прости Кира, ладно? Он ни в чем не виноват. Просто помогал мне устраивать сюрпризы.
– Водить меня за нос!
– Да, но тогда сюрпризы не были бы сюрпризами. Знаешь, что самое обидное?
– М-м-м?
– Я ведь договорился с ребятами, чтобы спели для нас.
– Что?! Что?! Что?!
Он от души смеется, наслаждаясь моим шоком.
– Да. Я думал, зайду после концерта, а там ты, счастливая, говоришь, что это лучший Новый год в твоей жизни. И я такой признаюсь, что тыквенно-пряный парень – это я. Ты ахаешь, падаешь в мои объятия и признаешься в вечной любви. И в этот момент возвращаются ребята, чтобы спеть для нас. Мы танцуем и обещаем друг другу всегда быть вместе. И еще там где-то в плане стояло задать вопрос: «Зачем ты сыпанула мне в кофе столько перца?» И вот, захожу я в зал, а ты… рыдаешь. Как-то не по плану все пошло, короче.
– Кошма-а-ар! – Я прячу лицо у него на груди, слушая, как размеренно бьется сердце. – Ребята обиделись?
– Да вроде нет. Я им так кратенько обрисовал ситуацию, сказали, что я дурачок. Спросил, не хотят ли они написать обо мне песню, сказали, что могут только частушки.
Я пытаюсь смеяться тихо, но не выдерживаю, представляя эту картинку. Бедные Аня и Сергей! Ехали на выступление, а попали в мыльную оперу.
Взгляд падает на часы, и сердце пропускает удар.
– Вот блин! Я же обещала бабушке вернуться через час! Она, наверное, раз
