Доктор Дейнман благоразумно промолчал. Молчание было последним защитным оружием.
– Я хочу, чтобы вы поехали со мной за Алессандрой, – скомандовал Ксавьер. – Я не уверен, что смогу сохранить спокойствие.
– Вы знаете, куда Джорджиана увезла ее?
– В старый летний домик своих родителей в Корнуолле. Это очевидное место.
– Да, – вынужденно согласился доктор.
– Ну?
Доктор Дейнман провел рукой по лбу.
– Я оставлю сообщение своему секретарю, чтобы отменить сегодняшний прием.
Часом позже, сидя рядом с Ксавьером в серебристом "ягуаре", доктор Дейнман наблюдал за великим, дирижером со смесью профессиональной беспристрастности и личного интереса.
Во внешнем облике Ксавьера не было ни намека на то, что он подвергся жестокому испытанию. Его руки уверенно лежали на рулевом колесе, реакция была быстрой, а скорость головокружительной.
Он почти ничего не говорил, пока они не проехали первые несколько миль. Затем резко произнес:
– Алессандра – моя единственная плоть и кровь. Мои родители умерли. У меня больше нет родных.
То есть для него ребенок более важен, чем кто-либо и что-либо, подумал доктор Дейнман. Его острый взгляд видел в Ксавьере человека, который провел годы в неистовом служении своему растущему таланту, целенаправленно посвятив себя достижению известности, власти и славы. Люди, окружавшие его в работе и вне ее, были лишь тенями, неясными спутниками, вращающимися вокруг солнца его амбиций. Но теперь появилось другое человеческое существо, о котором он мог заботиться: плоть от его плоти, кровь от его крови. Чувства огромной силы были сконцентрированы на этом ребенке.
Доктор Дейнман попытался вспомнить то, что говорила Джорджиана о биографии и генеалогических корнях своего мужа. Все сведения были очень туманны. Тогда доктор отнес это на счет крайней сосредоточенности Джорджианы на себе самой. Но теперь, глядя на демонические черты Ксавьера и уловив почти грозный смысл в его словах: "Мои родители умерли", – доктор почувствовал вспышку свежего интереса. Аналитическая часть его мозга начала создавать новые теории.
– Вы никогда не знали своих родителей? – негромко спросил он Ксавьера. Уверенность вернулась к нему, как только он вошел в знакомую роль психотерапевта.
– Нет.
Повисла колючая тишина.
– Должно быть, это тяжело.
– Вовсе нет. Как я вижу по детям своих коллег, родители – это величайший крест, который должны нести дети. Я часто удивляюсь, как они умудряются сохранить жизнерадостность и выстоять при такой полной неспособности родителей к воспитанию.
– Мы все представляем собой странную и неповторимую смесь нашей генетической наследственности и нашего опыта, – заметил доктор Дейнман тоном профессионала.
Для большинства людей такой комментарий был бы заманчивым приглашением рассказать историю своей жизни. Но Ксавьер никак не отреагировал. Затем резко заявил:
– Я никогда не говорю о прошлом.
– О детстве?
Тяжелые веки Ксавьера слегка опустились, подчеркивая его желание отгородиться от внешнего мира.
– Молчание – иногда лучший способ справиться с болезненными воспоминаниями, – сказал доктор, рефлекторно реагируя как психотерапевт. Произнеся эти слова, он тут же пожалел об этом.
– Не надо опекать меня, – негромко сказал Ксавьер.
– Извините.
– Я полагаю, у вас ко мне профессиональный интерес?
– Я не только психолог, я еще и просто человек.
– Значит, это личный интерес?
– Я этого не говорил.
Если что-нибудь случится с моим единственным ребенком…
Доктору Дейнману показалось, что он слышит мысли Ксавьера. Он почувствовал огромную жалость к Тэре. И, без сомнения, жалость к себе в данный момент.
В его голове прокручивались возможные сценарии предстоящего действия в коттедже. Серый туман неприятного предчувствия спустился на него, его мелкие капельки поползли вдоль позвоночника, вызывая ощущение прикосновения лапок ядовитого паука.
Джорджиана не могла понять, почему ребенок, не переставая, плачет.
– Теперь я буду твоей новой мамой. Ты будешь моей милой девочкой, – сказала она. – Не надо плакать. – И затем, более резко: – Ты не должна больше плакать.
Сначала все шло очень хорошо. Алессандра с удовольствием поехала с Джорджианой на машине. Но во время обеда, когда они остановились у деревенской гостиницы, она отказалась от еды. Она начала брыкаться, извиваться и, упираясь крепкими ножками и ручками, пыталась выбраться из высокого детского стульчика. Официант принес шоре из говядины с овощами и манный пудинг. Джорджиана знала, что дети любят это. Но Алессандра просто выплюнула пищу. Ее лицо покраснело от отвращения и негодования.
Джорджиана была встревожена. Она была в глубоком замешательстве. Взгляды обедающих повернулись к ней и ребенку: оценивающие, неодобрительные взгляды. Она никогда не испытывала ничего подобного.
В машине Алессандра начала кричать. Это продолжалось больше часа. Затем, доведя себя до изнеможения, неожиданно уснула.
Джорджиана облегченно вздохнула. Ее паника и нарастающее раздражение постепенно рассеялись. Она была уверена, что, как только они доберутся до коттеджа, все пойдет гладко.
Она все тщательно подготовила заранее. Провела несколько часов в магазинах, выбирая самую роскошную и модную коляску, самый элегантный стульчик на колесиках, самую замечательную кроватку. "Мерседес" теперь был оборудован детским сиденьем, а в багажнике лежали платьица, штанишки, курточки, игрушки и книжки. Холодильник в коттедже был заполнен детским питанием, молоком и яйцами.
Джорджиана считала, что она проявила полную и исчерпывающую заботу о нуждах ребенка.
Делая все это, она возвращалась мыслями в свое собственное детство, копируя своих родителей. В ее сознании их поведение воспринималось как образец, которому она строго следовала.
В их жизни в коттедже она будет в роли своих родителей, а Алессандра – в ее роли.
Они будут счастливы, в этом нет никаких сомнений.
Алессандра спала, пока они не добрались до коттеджа. Как только машина остановилась, она проснулась, осознала ситуацию и снова принялась реветь.
Сердце Джорджианы начало стучать как барабан. Кровь бросилась ей в виски.
Впереди были нескончаемые, кошмарные часы детского плача.
Лицо девочки покраснело и исказилось от гнева. Джорджиана посмотрела на нее и узнала в ее чертах сначала черты Сола, потом Тэры. Она в замешательстве моргнула. Но потом прикоснулась к шелковистым светлым волосам девочки и успокоилась.
