самом деле, очень большой мозг.
Кроме тех случаев, когда речь заходит об алгебре, но я не учитываю это, потому что это просто смешно.
Кейдж хихикает, прижимая меня к своей груди. Он опускает голову и нежно целует меня в губы.
— Он не может быть и близко таким большим, как твой рот.
— О, забавно. Теперь ты у нас стендапер.
Кейдж еще раз нежно целует меня, а затем говорит:
— Я скоро вернусь.
Намек на мой следующий сердечный приступ. Мой пульс ускорился за две секунды.
— Зачем? Куда ты направился?
— Домой.
— Ты уже возвращаешься в Нью-Йорк?
Забавляясь моей паникой от одной мысли о том, что он так скоро уедет, Кейдж говорит:
— Мой дом по соседству. У меня там есть чистая одежда. Я не могу надеть рубашку, в которой приехал сюда, и уехать, не собрав сумку.
Мое облегчение смягчается замешательством. Я кошусь на него.
— Ты приехал сюда прямо с перестрелки?
— Да.
— Это было заранее спланировано?
— Нет.
Я прищуриваюсь сильнее.
— Раненый, истекающий кровью, без багажа, ты спонтанно ехал по пересеченной местности. Сюда. Чтобы просто увидеть меня.
Кейдж берет мое лицо в ладони и смотрит на меня сверху вниз, позволяя мне видеть все. Все, что нужно. Всю его тоску. Все темные желания.
— Вот куда люди идут, когда им нужно чувствовать себя лучше: домой.
— Но твой дом в Нью-Йорке.
— Дом также может ассоциироваться с человеком. Вот кто ты для меня.
На глаза наворачиваются слезы. Мне приходится сделать несколько прерывистых вдохов, прежде чем я могу что-то сказать, и даже тогда мой голос выходит сдавленным.
— Если я узнаю, что ты где-то это прочитал, я выстрелю тебе прямо в лицо.
Его глаза сияют, когда Кейдж целует меня.
Затем я тяжело выдыхаю и смахиваю слезинку с глаз.
— Но тебе не нужно идти домой. У меня есть для тебя одежда.
Он приподнимает брови.
— Ты хочешь увидеть меня в одном из своих платьев? И ты говоришь, что ты не извращенка.
— Нет! Я имею в виду, что у меня есть для тебя мужские вещи. Для больших парней. Я купила все вещи размера 3XL.
Я с сомнением оглядываю широкие плечи Кейджа.
— Хотя теперь я думаю, что этих иксов может быть недостаточно.
Кейдж хмуро смотрит на меня.
— Ты купила мне одежду?
Он кажется таким удивленным, что я смущаюсь. Надеюсь, я не перешла какую-нибудь чисто «мужскую» черту, когда он возьмет и подумает, что я пытаюсь быть его матерью, и почувствует, что я душу его своей гиперопекой или что-то в этом роде.
Оглядываясь назад, возможно, это была не такая уж хорошая идея.
Глядя на свои ноги, я говорю:
— А еще свитера. И носки. И футболки. Вещи, которые ты мог бы надеть, например, после душа. Или перед сном. Чтобы было удобно. Так что у тебя здесь есть кое-какие вещи, если ты хочешь провести ночь…
Я замолкаю, не зная, что еще сказать, потому что все это звучит так неубедительно вслух.
Кейдж приподнимает мой подбородок костяшками пальцев. Когда наши глаза встречаются, в его взгляде сквозит неподдельное ликование.
— Ты купила мне одежду.
Он говорит это пылким тоном благоговения и удивления, как будто вам кто-то сказал, что Небеса реальны, и я тому свидетель!
— Верно.
— На свои собственные деньги.
— Чьи же еще, если не мои?
— Я имею в виду, что они были не с твоего трастового счета. Ты еще не снимала с него ни цента. Так что это должны были быть твои кровные. Те, которые ты заработала. Сама.
Я изучаю выражение его лица.
— Я понимаю, что ты не часто оказываешься в ситуации, когда тебе дарят подарки.
— С тех пор как умерли мои родители, мне никто ничего не покупал.
— Серьезно? Даже твои сестры? На дни рождения или что-то в этом роде?
Я сразу же понимаю, что его сестры - неподходящая тема для разговора. Его взгляд становится отстраненным. Его лицо становится жестким. Он опускает руки по бокам.
Затем Кейдж поворачивается к раковине и говорит безжизненным голосом:
— Их тоже убили ирландцы. После того, как узнали, что я сделал, они забрали моих сестер в отместку. — Кейдж на мгновение замолкает. — Им повезло меньше, чем моим родителям. Перед тем как их расстреляли, их насиловали и пытали. Затем их нагие, переломанные тела бросили на пороге нашего дома. — Он понижает голос. — Саше было тринадцать. Марии было десять. — Я закрываю рот обеими руками. — Там же был брошен конверт с фотографиями всего, что с ними сделали до того, как их наконец застрелили. Это заняло у меня несколько лет, но я нашел всех парней, что были на тех фото.
Ему не нужно говорить, что он сделал, когда нашел их.
Я уже знаю.
Чувствуя, что меня сейчас стошнит, я дотрагиваюсь дрожащей рукой до плеча Кейджа. Он выдыхает, затем поворачивается и крепко прижимает меня к своему телу, сжимая в медвежьих объятиях, как будто он никогда не хочет меня отпускать.
— Прости, — шепчет он, склонив голову к моему уху. — Мне не следовало тебе этого говорить. Тебе не нужно знать все подробности моей лишенной прикрас жизни.
— Я рада, что ты это сделал. Я не хочу, чтобы ты нес эту ношу в одиночку.
От моих слов по груди Кейджа пробегает легкая дрожь. С трудом сглотнув, он прижимается лицом к моей шее и крепче сжимает меня.
Они называют его Жнецом из-за всех ужасных вещей, которые он совершил, но он все еще человек, такой же, как и любой другой.
Он скорбит. Он истекает кровью. Он состоит из плоти и костей.
И он был одинок с тех пор, как был мальчиком, и ничто не поддерживало его, кроме ужасных воспоминаний. Воспоминаний, которые превратили Кейджа из мальчика в миф, когда он поднялся в рядах организации, известной своей безжалостностью, пока не оказался на самом ее верху.
Весь его успех в этой организации обусловлен тем, что произошло с его семьей.
Насилие — его визитная карточка, реки крови — его товар, но настоящее бьющееся сердце этого человека — месть.
Он сказал мне, что был коллектором, тем, кто собирает долги, но только сейчас я смогла понять значение его слов.
Долги, которые он собирает, оплачиваются кровью.
Когда я вздрагиваю, Кейдж отстраняется и смотрит на
