вступать в противоречия, а то и конфронтацию какую, а потом ходить голодными и еще более злыми, так ни черта и не добившись. Потому как Оксана, будучи большую часть времени вроде бы мягчайшим человеком и самой отзывчивой во всем долбаном мире и податливой, пусть и дико требовательной любовницей, обладала еще и способностью стоять на своем намертво, если считала вопрос принципиальным. И одним из этих вопросов было то, что она должна и будет работать, а не существовать за наш счет. У Лёхи перед походом с ней случился уже разговор на эту тему, и ему казалось, что была поставлена точка, но, как выяснилось чуть позже, каждый остался при своем мнении. И где-то посередине активного тусняка по ментовкам и ее работой по вопросу уже неизбежного, но, силой убеждения Корнилова, лишенного тяжких последствий увольнения Оксаны, он и сделал ей предложение, настолько возмутившее нас. Нет, даже взбесившее. А она согласилась! Не советуясь. И попытка мягко, насколько это удалось (Лёха утверждал, что мне ни хрена не удалось, а у самого как-то смазалось, сильно уж подхватило) воспрепятствовать потерпела полное фиаско.
— Саш, Лёша, вы мне дороги, и сами знаете это, но я бы хотела решать за себя сама, — глядя прямо и твердо, откуда что взялось, заявила она. — Намерена это делать и надеюсь на ваше понимание.
Повернулась и ушла на кухню, а в комнате будто стены инеем все затянуло. А вот только что же все и сладко, и гладко было. Да, все допросы и ковыряние в новом и старом дерьме изматывали ее и скребли по больному, но только мы оказывались за закрытыми дверями, то мигом набрасывались и заласкивали-стирали, выцеловывали-вытягивали всю эту срань и усталость из нашей девочки. Короче, жизнь супер была. И на тебе! Нет, не будет нашего понимания в этом!
— Михаил Константинович, мы категорически против того, чтобы Ксюха работала в «Орионе», — решительно взял на себя роль главного переговорщика братан. И хорошо, а то бы я не так дипломатично выражался. Не тогда, когда кое-кто вероломно затянул нашу женщину в самую гущу озабоченных мужиков. И это при всем моем, бля, уважении и благодарности за прочее.
У меня прямо-таки сама собой, как у зверя, губа дергалась, задираясь в оскале, при мысли, что она, наша девочка, от которой глаз не отвести, вот прямо сейчас там, в этом долбаном стойбище оголтелых членоносцев.
— И? — поднял он уже откровенно насмешливо бровь.
— Что «и»?
— Как, по-вашему, я должен среагировать на это заявление, Бобровы? — с ледяным безразличием спросил этот провокатор. — Поблагодарить за то, что донесли до меня свою позицию?
— Да при чем тут… — не выдержал я. — Вот на кой было ей предлагать такое, Михаил Константинович, даже не посоветовавшись с нами?!
— А разве гражданка Рубцова признана недееспособной или не способной отвечать за свои действия? — в ледяном безразличии появились нотки угрозы.
У меня нутро аж закипало, отзываясь на нее ответно, вот только я понимал, что надо держать себя в руках. Ведь это угроза не соперника, а такого же прирожденного защитника.
— Что? Нет, конечно.
— Тогда, может, я устроил ее по знакомству в дом терпимости или на завод по производству наркоты? — продолжил откровенно нагнетать Корнилов.
— Михаил Константинович, вы же прекрасно понимаете… — начал Лёха, но Корнилов уже, видать, разошелся, хотя тон и выражение его лица оставались по-прежнему бесстрастными.
— Понимаю, что ни сама гражданка Рубцова, ни наше государство не определяло вас в качестве ее опекунов. То, что вы взяли на себя добровольно эту функцию, делает вам честь в моих глазах, однако же не дает никаких прав. А значит, я ни в коей мере не обязан был советоваться с вами, прежде чем предложить новое место работы девушке, которая в этом нуждалась.
— Да ни в чем она не нуждалась! — в запальчивости огрызнулся я.
— Кто это решил? Вы, Александр? Или вы, Алексей? И у вас на это есть полномочия?
— Михаил Константинович, вы же понимаете… — попытался уже я, но почти с тем же успехом, что и Лёха.
— Понимаю, Бобровы. Вот прекрасно понимаю, как ни странно, потому что, к моему немалому удивлению, сам испытывал то же, что и вы, совсем недавно, когда привел Лену сюда. Хотя прежде был уверен, что ревность — удел слабовольных и неуверенных в себе мужчин. Но теперь осознаю, что она — нормальный отклик примитивного, но однако же неистребимого в нас на приближение к действительно ТВОЕЙ женщине возможных конкурентов. Отрицать такое бессмысленно, бороться с самим проявлением — глупо, нужно просто признать и направить усилия на управление эмоциями.
— А мы признали и управляем, потому и пришли к вам, а не стали чего-то требовать от Оксаны, — объяснил я. — Хер ли женщину свою прессовать и нервировать.
— То есть вы считаете, что она больше оценит ваши действия с целью добиться желаемого за ее спиной?
Бля, ну чё ты такой въедливый-то, мужик?
— Ей же необязательно знать, — говоря это, Лёха отвел глаза, да и я не смог выдержать взгляд нашего оппонента.
— О как! Тогда позвольте мне спросить, господа Бобровы, чем вы особенно отличаетесь в своем подходе к построению отношений от некоего господина Швеца?
— Да вы… — Я гневом подавился так, что чуть глаза из орбит не выскочили и за малым с кулаками на него не полез.
— Я, Бобровы. Задаю четкий вопрос и жду столь же четкого ответа. Вы считаете приемлемым в отношениях с девушкой, прошедшей через годы физического и морального насилия, применять его и впредь, мотивируя это тем, что сия доза вашего давления является, так сказать, гомеопатической и все для ее же пользы?
— Да где тут насилие? — опешили мы.
— Насилие может иметь массу проявлений, и требование отказаться от какого-либо принятого человеком решения как раз оно и есть, — отчеканил он безжалостно, и в груди начало подпекать от того, что гнев стремительно перерождался в чувство вины.
— Да ничего мы не требовали, — возмутился неубедительно Лёха. — Мы просили, а она уперлась.
— И вы решили действовать в обход, создав с моей помощью нужные вам обстоятельства? — продолжил пинать нас по яйцам он. — Воздействовать на окружение, а через него и на Оксану? Конечно же, это вот нисколько не похоже на то, как вел себя ее бывший, правда?
— Михаил Константинович, зачем вы краски-то сгущаете так? — глянул я на него с упреком. — Нет же ничего такого… то есть все не так. И рядом с тем, что тот ублюдок творил, не стояло.
— Разве? Вы не слышали о том, что все с малого начинается?
