через столько лет, то точно не мне вскрывать её ржавым ножом.
В палате Кирилла тихо. Медсестра, загораживая от меня мужа, ставит ему укол, а я замираю в проходе. Вдруг мне померещился звонок врача и на самом деле Кирилл не пришёл в себя?
– Тина, я тебя чувствую, – голос Кирилла трудно узнать, до того он слабый и хриплый, но я улыбаюсь. – Идите, барышня.
Даже лёжа на больничной койке, находясь одной ногой в могиле, Кирилл выпихивает из своей зоны комфорта случайных людей. Грубит, но теперь мне понятнее, что это его форма защиты, попытка изолировать обнажённые чувства от чужих.
А меня? Меня он впустил? И готова ли я впустить его окончательно и бесповоротно?
Я улыбаюсь растерянной медсестре, она с пылающими щеками проносится мимо и пулей вылетает из палаты.
– Ну вот, расстроил девушку. Не надо было ей грубить, – я подхожу к койке, смотрю на бледного Кирилла сверху вниз. От него волнами исходит раздражение и та самая сила, которая осталась ему в наследство, которая часть его энергетики, его личности. То, что сбивает с ног любого, кто окажется поблизости. – Девочка не виновата, что у тебя дурное настроение и плохой характер.
Кирилл смотрит на меня сквозь опущенные ресницы, а меня убивает его бледность и синяки под глазами, его слабость угнетает.
– Она и так слишком долго возилась, – слабо улыбается. – Нет, я понимаю, что я охренеть какой мужик, но это не повод меня лапать.
– Ты засранец, Раевский, – смеюсь, потому что даже в таком состоянии Кирилл иронизирует. – Может быть, ты не в её вкусе?
– Быть такого не может! – очень натурально удивляется, но не выдерживает и закрывает глаза. – Ты мне не приснилась, да?
– Нет, – сглатываю, когда градус эмоций становится запредельным. В один момент шутливость сменяется волнением, и я ничего не могу с собой поделать, краснею.
– Ложись ко мне, – смотрит на меня тем самым особенным взглядом, от которого моя воля убегает с воплями, а тело сладко плавится, становясь чужим и незнакомым.
– Тебе нельзя, – присаживаюсь на край, двумя руками обнимаю запястье Кирилла, а он слегка тянет на себя, требовательно и бескомпромиссно. – Я могу тебе больно сделать.
– Если мне суждено умереть, пусть ты будешь рядом.
– Отличная перспектива для меня, – вздыхаю. – Тебя же не переубедить?
– А ты не хочешь?
– Чего?
– Меня? Тина, расслабься, просто полежи со мной, пока опять не вырубило. Это недолго, я уже почти сплю.
Его голос слабеет, веки опускаются, тяжелея, а кончики тёмных ресниц дрожат. Я вдруг понимаю, что сама безумно хочу быть рядом с ним. Нет сидеть около, а почувствовать жар его кожи даже сквозь одежду.
– Только я совсем с краешка. Чтобы тебе хуже не сделать.
– Ложись уже, суматошная. Петь умеешь?
– Немножко.
– Вот и спой мне что-нибудь.
Койка широкая, и я аккуратно укладываюсь под бок Кирилла, стараясь не задеть сломанные рёбра. Замираю, боясь спугнуть момент, касаюсь лбом его горячего плеча и закрываю глаза. Глажу по руке, вспоминаю слова хоть какой-нибудь песни, но в голове пустота. Вдруг что-то смутно знакомое, но давно забытое всплывает на поверхность, и я слышу женский голос. Мама?
Облизываю губы, начинаю петь и тихий звук свободно льётся откуда-то из сердца. Я пою о маленькой девочке, которая потерялась среди звезд, а они зажигались специально для неё, пока не вывели к дому, к маме. Кажется, я плачу, а дыхание Кирилла становится тяжёлым и рваным.
– Родишь мне сына? – спрашивает вдруг, уже практически проваливаясь в сон.
Меня топит в незнакомых эмоциях, и я зажмуриваюсь крепко, прислушиваюсь к себе. Горло сжимает спазмом, на секунду вываливаюсь из времени и пространстве, проживаю внутри себя тысячу жизней, и в каждой из них нет одиночества и живёт счастье.
– А если дочь?
– Можно и дочь, можно сына и дочь, кого угодно можно, – он почти спит, но будто бы не может выключиться, пока не договорит. – Только без договоров? Просто потому, что это ребёнок и ему нужны папа и мама.
Закусываю губу, трусь лбом о его плечо, обнимаю за шею.
– Ты будешь отличным отцом, Кирилл Раевский. Лучшим, чем был твой и даже мой. А теперь спи.
Тина.
Бледный Игорь выходит из палаты, запихивая по дороге в карман документы на выписку и назначения врача. По всему видно, ничего выполнять он не собирается, и мне это не нравится. Игорь выглядит неважно, и я радуюсь, что попросила для себя рецепт и проконсультировалась у врача, чем именно лечить на досуге несгибаемого охранника. Ничего, будет тебе полное здоровье и санаторное лечение, не на ту напал.
Ох уж эти мальчики, думаю я и машу рукой, привлекая внимание Игоря.
– Машину подогнали, можно ехать, – морщится, но всеми силами держит лицо.
На парковке стоит автомобиль Кирилла, верный водитель Илья топчется рядом, курит. Он мрачный, встревоженный, и всегда идеальная причёска в художественном беспорядке – не до внешнего вида.
Мне вдруг тепло делается. Как бы Кирилл не отгораживался, его любят – вон, что творится со взрослыми и серьёзными мужчинами, повидавшими на своём веку многое.
– Спасибо, что приехали, – улыбаюсь и пожимаю тёплую ладонь Ильи.
Ныряю в салон, называю адрес клиники отца и через час мы приезжаем на место. Всю дорогу я думала над словами Кирилла, над его просьбой. Даже не знаю, может быть, это его от сильнейших препаратов так сильно развезло, а на самом деле он никаких детей не хочет? Да и как рожать, если вокруг так много крови? Хочу ли я, чтобы мой ребёнок был в постоянной опасности и хоть какое-то отношение имел к криминалу? Нет. А что, если кому-то вздумается ребёнка похитить? Как бывало это с самим Кириллом? Ох, сложно.
В здание клиники я вхожу, как к себе домой. Знаю тут каждый уголок, все ходы и выходы. Мне нужно на пятый этаж, там кабинет Сергея Ивановича, и вот с ним мне как раз и нужно серьёзно и обстоятельно поговорить.
В лифте полно народа, двери разъезжаются, снова сходятся, впуская и выпуская людей. Вдруг, на третьем, я проёме замечаю знакомую фигуру. Отец!
От неожиданности не успеваю выскочить, жму на кнопки, на меня шикает какая-то женщина, но я отмахиваюсь.
– На следующем выйдем, – говорит Игорь, трогая меня за плечо, и на четвёртом я вылетаю из кабинки, ошалело смотрю по сторонам и, найдя лестницу, сбегаю вниз.
Это точно был он, папа! В больничной пижаме, бледный и осунувшийся, он разговаривал с кем-то по телефону, прислонившись бедром к стене.
