— Не дождется! — приглушенно рычу я, пытаясь сложить в голове хоть какой-то план, и заранее осознаю, насколько он безнадежен.
Итак, с Лазарем я разберусь потом — этого тупицу обыграть нет так уж сложно, он сам себе яму выроет. Сейчас бы придумать, как успеть записать ролик в короткий срок и без материала.
— Что собираешься делать? — спрашивает Женя, потому что искренне за меня переживает, и я вымученно улыбаюсь ему. Устало выдыхаю и прикрываю глаза, понимая, что придется.
Придется снова звонить Егору и на этот раз дождаться ответа.
Он — мой единственный шанс.
Глава 6
Егор
Юля Паршута — Останешься
А мысли, оказывается, охренеть как материальны. Захотел утром подстричься — теперь будет такая возможность, учитывая, что летать мне до завершения расследования точно не придется. Недели три минимум, и это лишь навскидку.
За пять лет летной работы у меня случались инциденты, но подобного масштаба — никогда. Продираясь через гребаные заросли метра три в высоту, я внимательно осматриваю самолет и фиксирую в голове повреждения без эмоций, которые сейчас неуместны. Все потом. Сейчас важнее задымление в оторванном правом двигателе и растекшееся вокруг самолета топливное пятно — нужно сообщить об этом немедленно.
Я забираюсь по распластанному на земле надувному трапу обратно в салон и хлопаю по плечу парня-бортпроводника, имени которого не помню. Тот приятно удивил меня, что бывает нечасто: пока старшая билась в истерике, начал эвакуацию по моей команде и направил пассажиров подальше от самолета, уложившись в установленное время.
— Ты молодец. Пострадавшие есть?
— Нет вроде бы. Серьезно точно никто не ранен — все ушли своим ходом, живые и здоровые. Так что молодец — это вы.
Я ухмыляюсь дерзкой молодости: пацан-то совсем зеленый, но при этом со стержнем, сильный духом. Надо глянуть бы в задании на полет, как его зовут — таких ребят нужно знать в лицо.
— Ладно, забирай девочек и вперед, мы — за вами. И пересчитайте всех пассажиров, чтобы…
— Принято, — понимает меня с полуслова, — аптечки возьму и пойдем.
Когда спустя минуту парнишка вместе с двумя бортпроводницами скрывается через хвостовые двери в зелени, я замираю в проходе самолета еще на пару мгновений. Смотрю вдаль поверх зелени и с трудом осознаю, что метрах в трехсот начинается дорога, за ней — промышленные сооружения. Всем нам чертовски повезло, и мне в первую очередь. Если бы условия были другими… даже думать об этом не хочу.
Вернувшись в кабину, я сразу же связываюсь с диспетчером — сообщить о том, что жертв нет.
— Все пассажиры и бортпроводники эвакуированы, вы нашли наше местоположение? Мы включили радиомаяк.
— Аварийные службы оповещены и уже на подходе. Укажите ваши точные координаты для минимизации времени поиска, — трещит в наушниках бесстрастный голос.
Мы передаем все данные, собираем документы, а перед тем как покинуть борт, я с грустной тоской глажу перепачканный влажным черноземом фюзеляж самолета, который сослужил отличную службу.
— Т-товарищ командир, — запинаясь, обращается ко мне Олег, а я молча жду продолжения, — нам придется писать объяснительные и… насчет шасси…
— А что с ними?
— Ну мне писать, как было, или…
— Пиши правду. Самописцы все равно вскроют.
Когда мы добираемся до автострады, я не успеваю почувствовать радость от того, что все сто четыре пассажира пребывают в полном здравии, не ранены — за исключением мелких царапин и легких вывихов — и аплодируют нам. Мне не удается даже дух перевести, потому что появляется первая пожарная бригада, за ней — комбайны, которые скашивают поле для удобства работы спасателей. Пассажиров отправляют на автобусах в аэропорт, следом разворачивают оперативный штаб. Моего присутствия требуют одновременно в разных местах, и я готовлюсь разорваться, блть.
Через час или два — я их даже не замечаю — на месте уже работают бесконечные комиссии, группы, транспортная прокуратура и следственный комитет. После прибытия важных лиц с корочками, все сливается в одно большое пятно. Я не обращаю внимания на свою рассеченную бровь, пока кто-то из медперсонала не настаивает на первой помощи и не заклеивает мне лоб. Затем нас всем экипажем грузят в минивэн и везут на освидетельствование.
Ребят, к счастью, несильно мучают, а вот нам с Олегом приходится и в трубочки подышать, и в баночки поссать. Это помимо того, что обоим кровь пускают, лишь бы убедиться, что никто не пьян, не болен и не обдолбан.
Дальше в кабинете начальника по безопасности полетов все члены экипажа пишут объяснительные с пошаговыми действиями во время аварии. Собрав личные данные бортпроводников, их наконец отпускают. Нас же, торжественно отстранив от полетов, ведут на перекрестный допрос.
Полет длился всего девяносто пять гребаных секунд, а от него столько проблем!
В душной каморке три на три я сразу стягиваю галстук-удавку и в очередной раз повторяю по настойчивой просьбе все, как было: без сомнительных подробностей и предположений — только голые факты.
Да, через пять секунд после взлета столкнулись с птицами. На бортовом компьютере сработала сигнализация, и левый двигатель отказал.
Да, подали сигнал бедствия и приняли решение вернуться в аэропорт. Я принял — долететь можно было и на одном моторе.
Да, запросили обратный заход и даже получили разрешение от диспетчера, но самолет перестал набирать высоту. Резко упали обороты уже в правом двигателе, перевод на максимальный режим не помог — начался помпаж.
Да, на оценку ситуации у меня ушло три секунды и еще пять, чтобы из-за стремительного снижения самолета принять решение приземлиться прямо в поле.
Да, я — в полном здравии и в своем уме — решил садиться перед собой на фюзеляж без шасси. Да, это был мой осознанный выбор, несмотря на инструкции, которыми я пренебрег — по документам посадка вне аэродрома должна осуществляться с выпущенными стойками.
Сказать честно, у меня нашлось бы с десяток доводов в пользу этого решения, если бы пришлось самому себе доказывать что-то в воздухе: мы могли воткнуться в ров, который имелся по траектории приземления, пробить топливные баки при посадке, вызвав пожар и взрыв, в то время как земля после ночного дождя должна была быть рыхлой и в купе с зеленью сработать чем-то вроде мягкой подушки. Но тогда я просто чувствовал, что так надо.
Меня выслушивают молча, не перебивают, да вообще никак не реагируют, и это нереально бесит. Я завожусь, потому что, блть, боролся до конца и сделал все, что мог! Я убирал крен самолета, старался уменьшить вертикальную скорость во время посадки. Я бился с управлением до полной остановки самолета и долбанулся головой о штурвал. Нет, я ничего выдающегося не сделал, но я уверен в своих действиях, а в их глазах одни только сомнения. Они не доверяют мне, и я знаю, что это их работа, но…
Когда меня наконец отпускают и я выхожу на улицу, щурясь от солнца, в голове стоит такой гул, с которым я не могу совладать. На хер бросаю машину на парковке и беру такси. Это охренительно долгий день, и он еще не закончился.
Уже на заднем сиденье, откинувшись на подголовник, я набираю маму и в двух словах объясняю, что со мной все хорошо. Та, конечно, ругается, причитает, но она привыкла — быстро успокаивается, чему я рад. Дальше листаю будто бы бесконечный список пропущенных и внезапно натыкаюсь на номер Авроры. Как раз когда она мне снова звонит.
— Да, — устало отвечаю ей после первого гудка.
На другом конце тишина, словно не ожидали, что я так быстро возьму трубку.
— Привет, это…
— Я узнал тебя, — не скрываю раздражения я.
Сейчас не тот момент, чтобы думать и анализировать, но ее звонка сегодня я точно не ждал.
— Мне нужна услуга, — с ходу на мой выпад отвечает Аврора, а я ухмыляюсь и тру глаза — продолжает удивлять меня.
