произошло.
Этот подонок меня поцеловал насильно, лапал меня прямо в универе, возможно, у других на глазах. А я… Я…
– Ненавижу тебя, – выплевываю я, моргая часто-часто, чтобы не позволить хлынуть слезам. Достаточно унижений, разреветься у него на глазах – это слишком.
Взгляд Дикого вспыхивает ответной ненавистью.
– Это сколько угодно. Кто сказал, что мне нужна твоя любовь? Так даже интереснее.
Я брыкаюсь:
– Пусти меня!
И он на удивление опускает меня на землю, но придерживает, не позволяя сбежать.
– Куда собралась? Мы, кажется, все прояснили. Твои вечера и ночи принадлежат мне. Оля.
Дикий механически накручивает на палец прядь моих волос.
– Перетопчешься, – я наступаю ему на ногу, но он вовремя убирает свой кроссовок. Размахиваюсь, чтобы дать пощечину, но Дикаев с усмешкой перехватывает мою руку и заводит мне за спину, и я снова оказываюсь прижата к раскаленной горе.
Я извиваюсь, но, судя по довольному взгляду Кирилла, только забавляю его. Он без проблем удерживает меня одной рукой, продолжая другой пропускать мои волосы между пальцами.
– Не разочаровывай меня, – насмешливо тянет Дикий. – Твое счастье, что у меня еще есть дела. Но чтобы вечером была у меня. Понятно?
– Нет, – я все-таки вырываюсь из его хватки и подхватываю с пола сумку, которую выронила, пока целовалась. – Ты… ты…
– Я – твой хозяин. Тебя мне подарили, – усмехается он.
– И не мечтай!
Сузив зеленые глаза, ставшие безумно яркими, Дикаев угрожает:
– Даже не думай ослушаться, Оля. Сегодня вечером я жду тебя у себя. Скажем, часов в шесть.
– Жди, сколько влезет!
– Тебе очень не понравится, если ты нарушишь приказ, – предупреждает он.
Смотрю на него и осознаю: с ним бесполезно говорить, Дикаев не понимает простых русских слов.
Поэтому я оставляю его угрозы без ответа, а самого его наедине со своим непомерным эго и невлезающим в этот мир высокомерием.
Драпаю от него практически бегом, гонимая желанием забиться в какую-нибудь нору и прореветься.
Стоит мне только отвернуться от Кирилла, и еле сдерживаемые слезы текут ручьями. Все расплывается перед глазами, и, завернув за угол, я с размаха влетаю в кого-то достаточно крупного, чтобы почти расшибить об него нос.
– Простите, – бормочу я и пытаюсь обойти препятствие, но сильная рука хватает меня за подбородок и приподнимает лицо.
Сморгнув слезы, я вижу того парня, приятеля Дикаева, потирающего место на груди, куда впечатался мой подбородок.
– Подарочек, – констатирует он, бередя мою рану еще больше.
Мотнув головой, как лошадь, я высвобождаюсь из очередной хватки.
Что с этими парнями не так?
Почему они позволяют себе меня хватать, как вздумается?
Впрочем, больше он мне путь не преграждает, и я несусь на выход.
Не помню, как забрала плащ. Не помню, как добралась до общаги. Жгучий стыд на себя и злость на Дикаева гнали меня.
Проплакав почти час, я решаю, что надо наступить своей гордости на горло и уточнить у отчима, как мне нужно себя проявить, чтобы мне позволили перевестись в другой университет. Я не смогу целый год учиться с Дикаевым в одном универе. Хоть академ бери.
Варясь в своих переживаниях и раздувая обиды еще больше, я засыпаю, надеясь, что, когда проснусь, каким-то чудом все это окажется кошмаром.
Но пробуждение выходит жестким.
Из сна меня вырывает грохот. Я не сразу понимаю, что происходит, за окном уже стемнело, и в комнате ни черта не видно. Наконец, сообразив, что это кто-то долбится в дверь, в темноте плетусь открывать. Мозги еще не варят, и я мечтаю быстро избавиться от гостей, кто бы там за дверью не находился.
Распахнув дверь, я щурюсь от яркого света на высокую фигуру в черном.
Только я открываю рот, чтобы сообщить, что ошиблись комнатой, как меня перебивают:
– У тебя есть пять минут собраться, или поедешь, как есть.
И почему пары в универе нельзя ставить вечером?
Вот вернулся, выдрыхся и заебца. Настроение на высшей отметке.
И понедельник не такой поганый день, если в конце его тебя ждёт развлечение.
В предвкушении бросаю взгляд на часы. Пять.
Во сколько там сивая коза прискачет? Потягиваясь, припоминаю, что назначил ей на шесть. Ну если опоздает на полчасика, переживу, девки вечно морду мажут по часу. Утром смотришь, кого имел, а там пиздец: не то клоун, не то панда.
Коза губы не красит. Вроде только ресницы намазюканные.
И пахнет цветочками сраными.
Флэшбеком прилетает воспоминание о попке в руках и прижимающемся теплом девичьем теле. Член набряк мгновенно. Блядь, это было остро. Не будь мы в универе, мог бы потерять голову.
Сам не понял, зачем ей приказал прийти, нахрен не сперлась, но надо было козу поставить на место. Вообще не представляю, что я буду с ней делать, но там разберёмся.
Настроение стремится еще выше, даже лыбу давлю.
Двигаю на кухню и спотыкаюсь о ноги Рамзаева, дрыхнущего в кресле.
– Сколько сейчас? – сипит он
– Пять. Я думал, ты с Тохой свалил.
Ник живет с родаками, и часто зависает у меня. Походу, чтобы постоянно не цапаться с новой сестрой. Хрен его знает, что они не поделили, на вид типичная смазливая овечка. Обычно я не против, но почему-то сейчас меня бесит наличие Рамзаева в квартире.
– Ролик смотрел и отрубился, – раздражая меня своей неторопливостью, Ник поднимается и снимает телефон с зарядника. – Поехали пожрём, что ли?
– Вали, я жду гостей.
– Уж не ту ли мелочь? – склабится говнюк.
Делаю морду кирпичом:
– Какую мелочь? – вот, блядь, жопой чую, он на неё глаз положил.
– Ну эту Олю, пятничный подарочек, – с каким-то непонятным намеком в голосе уточняет Рамзес.
Молчу. Царапает, когда он называет ее по имени. Больно ласково, блядь, выходит. И не страшная-то она, и запомнил он ее, хотя в последнее время только про сводную вспоминает, а на девок подзабил.
– Да не придёт она, – уверенно говорит Ник, не дождавшись от меня комментариев.
– С хера ли? – не выдерживаю я.
– Моська у неё была зарёванная, и летела он от тебя, как ошпаренная.
Это что еще за новости? Девки часто ревут из-за меня, но, когда я их бросаю, а не когда зову к себе.
– А мне по бую, – рявкаю я. – Я сказал, чтобы была тут, а
