преданность, и у нас все будет хорошо. Мы так хотели этого малыша. Клим обожает ребенка и любит меня. Вместе мы преодолеем это недоразумение.
Тук-тук.
Вздрагиваю и отнимаю руки от заплаканного лица. Возле машины стоит Милованов и обеспокоенно смотрит на меня. Нажимаю на кнопку, и стекло ползет вниз.
— Регина, у тебя всё нормально?
— Ты что за мной следишь? — выдыхаю возмущенно.
— Нет, — хмурит брови, — я приехал договориться о поставке урожая картофеля.
Внимательно рассматриваю его лицо. Вообще ничего общего с моим сыном! Сонька просто подложила мне свинью, я это поняла. Чтобы жизнь мне медом не казалась.
— Регин? — вопросительно вздергивает бровь мужчина.
Мимо проходит какая-то женщина и с любопытством оглядывает нас. Да я же компрометирую сама себя, общаясь с Андреем на людях! Надо отвадить его раз и навсегда.
— Послушай, не смей ко мне больше приближаться, понял?!
Приезжаю домой и жду мужа. Я хочу попросить его уволить Андрея. Либо сделать так, чтобы он никогда больше не заходил в наш дом и не прикасался к нашему сыну.
Готовлю ужин сама. Повар приедет только завтра. Надеюсь, Клим не задержится сегодня допоздна.
Вспомнив о том, что сегодня утром произошло в душе, меня передергивает. Верните мне моего нежного и заботливого супруга, который обещал отцу заботиться обо мне и беречь.
Достаю свечи и расставляю на столе. Потом убираю их. Ни к чему нам праздничные декорации.
Несколько раз протираю тарелки и стаканы — мне все время кажется, что они недостаточно чистые.
Наконец, хлопает входная дверь, и я выпрямляю спину. Встречать не бегу, я, между прочим, тоже обижена на него.
Клим появляется в столовой, у него усталый вид.
— Поговорим? — спрашиваю не своим голосом.
— Ты хочешь мне в чем-то признаться? — вскидывает острую бровь.
— Мне не в чем признаваться. Я говорила с Соней сегодня, она… — шумного сглатываю, — она придумала всю эту историю со сходством ребенка из зависти.
— Регина, скажи мне честно, ты считаешь меня идиотом?
— Уволь Андрея.
— Я уже это сделал, — усмехается. — А с ребенком что сделать прикажешь?
— С Китом? — округляю глаза. — Он твой сын, Клим!
— Чем докажешь?
— Мы сделаем анализ. И, так и быть, я прощу тебя за то, что ты мне не верил, — гордо приподнимаю подбородок.
Муж с шумом отодвигает стул, садится за стол и сцепляет пальцы в замок.
— Ты готова на это пойти? — сощуривается.
— Конечно. Мне нечего скрывать.
— Ты блефуешь. Ты знаешь, что я не пойду делать анализ, потому что об этом сразу станет известно. На фоне всех этих слухов, станет ясно, что я сомневаюсь в отцовстве, подозреваю тебя в измене.
— Мы сделаем это тайно.
Злая усмешка, сердитый взгляд, направленный на меня. Почему мне приходится что-то доказывать??! А как же презумпция невиновности?
Но моего жесткого мужа юридические термины интересуют меньше всего.
— Почему ты не ужинаешь? — спрашиваю, придвигая ему ближе тарелку с мясом.
— А вдруг ты подсыпала в еду яд, чтобы наслаждаться жизнью со своим любовничком? — слова мужа больно бьют в лицо, словно мокрое полотенце.
— Что ты такое говоришь? — растерянно взмахиваю рукой.
— А что, я бы именно так и поступил теперь, когда вся правда вскрылась.
— У меня нет никого, кроме тебя, — мой голос звучит жалко.
Встаю с места и опускаюсь на колени возле его ног. Раньше я бы не стала так унижаться перед ним, но сейчас… Мне жизненно необходимо, чтобы Клим поверил в мою верность.
— Что ты делаешь? — сухо спрашивает он.
— Доказываю тебе свою преданность.
— Встань с колен. Регина, слышишь? Видел бы тебя твой отец! Он бы…
— Убил тебя, — заканчиваю за него. — Ты обещал ему, Клим. Обещал, что будешь заботиться обо мне! Что никогда не бросишь! Обещал!!
— Ч-ч-ч…. Успокойся, — гладит меня по волосам.
Сажусь к нему на колени и обвиваю его шею. Утыкаюсь носом в колючую щеку и всхлипываю:
— Поверь, ну пожалуйста… Поверь… Я люблю только тебя.
— Не плачь. Я верю.
Отстраняюсь и заглядываю мужу в глаза. В них плещется столько боли.
— Мне тоже больно, — говорю, — очень больно, вот здесь, — беру его руку и кладу на свою левую грудь.
Его зрачки расширяются, дыхание сбивается.
— Пойдем в спальню? — прошу.
— Да…
За руку веду его в спальню, как послушного теленка. Толкаю мужа в грудь, и он падает спиной на кровать. Сажусь на него сверху и задираю платье, оголяя бедра. Клим тотчас накрывает их ладонями.
Трусь промежностью об его пах. Он фиксирует меня на месте. Прижимает к своему естеству.
Я иногда проявляю инициативу — вот как сейчас. Особенно, когда хотела ребенка. И мужа это заводит. Властный и жесткий, он тайно хочет, чтобы в постели над ним доминировали. Без извращений, конечно.
Расстегиваю пряжку ремня и стаскиваю брюки вниз. Вместо того чтобы аккуратно расстегнуть рубашку, я разрываю её, и пуговицы разлетаются по комнате. Потом найду их и пришью. Может быть. Скорее всего, просто куплю новую рубашку.
Опускаю голову и покрываю поцелуями его грудь и живот. Ныряю языком в лунку пупка. От него привычно пахнет гелем для душа, который лично ему покупаю.
Он такой родной… Как же мне плохо быть с ним в ссоре.
Опускаюсь еще ниже и покусываю его твердый член прямо через ткань трусов. Клим со свистом выдыхает из легких воздух.
Оттопыриваю ногтем резинку и выпускаю на волю половой орган.
— Подожди, Регина…. Остановись.
— Что такое? — провожу язычком по стволу, испещренному венами, и выразительно смотрю на мужа.
Он натягивает трусы обратно и встает с постели. Сажусь и растерянно наблюдаю за ним.
Клим подходит к окну и взъерошивает свои короткие волосы. В них почти нет седины. Муж говорит, что сохраняет молодость, благодаря мне.
— Давай сначала выясним правду, — говорит он.
— Но я сказала тебе всю правду. Почему ты мне не веришь?
Он сегодня даже ни разу не подошел к ребенку. Господи, как все это тяжело!
Встаю и иду к нему. Обнимаю сзади и прижимаюсь грудью к его спине. От него веет холодом, и мне кажется, что я медленно покрываюсь коркой льда.
Клим высвобождается из моих рук и идет курить на веранду. Набрасываю теплый халат и плетусь следом, как собачонка.
— Проверь лучше сына, — буркает мне, — я хочу подумать в одиночестве, — выдыхает густую струю дыма.
Задерживаю дыхание и киваю. Как скажет. Но потом ему будет очень стыдно за то, как со мной поступал. Он будет умолять меня простить его, и я прощу, конечно же. Не могу иначе. Просто у него характер — собственнический.
Оправдываю?
