и навсегда шлюха? Я сама должна привыкнуть к этому всему навсегда? И к тому, что тебе внезапно наплевать на мои чувства и есть только твои желания?
— Оксан… — начал Лекс и потянулся схватить ее, но девушка наша шарахнулась от обоих, практически отпрыгивая, как от огня.
— Я не хочу этого всего, понятно? Не хочу, хватит! — выкрикнула она срывающимся голосом. — Это не для меня, я не выдержу, не смогу!
— Ты чего несе… — начал снова наливаться гневом брат, но я, не палясь, двинул ему кулаком сзади по почке и приказал шепотом:
— Заткнись сейчас.
— Нам нужно прекратить! — заводилась все больше Ксюха, хмуря брови в попытке изобразить крайнюю решимость и явно не замечая, что у самой слезы ручьем по щекам, а мне кислотой по голому сердцу. — Лекс с самого начала был прав — это неправильно и аморально. И будет причинять боль и нам и нашим близким. — брат шумно вдохнул, готовый возразить, но тут же и резко выдохнул, словив еще раз по почке. — Спасибо вам за помощь, но на этом все. Я не могу и не хочу и дальше жить вот так, понятно? Я все заканчиваю между нами, ясно? Ясно?!
И развернувшись понеслась по улице вперед. Лекс рванулся за ней, я дернул его назад не стесняясь уже. Он развернулся и его кулак полетел мне в бороду. Я уклонился и врезал ему по печени. Он хекнул, согнулся, тут же выпрямился и кинулся вперед, снося меня. С пару минут мы валяли друг друга по асфальту, метеля без поблажек и со вкусом, но молча, пока не попустило чуть. Я как раз оказался сверху, встал, кривясь и протянул брату руку.
— Значит так, торопыга сраный. Ключи от тачки давай сюда. — велел ему я. — Я еду присматривать за нашей девочкой. Ты — идешь и разруливаешь с родителями, раз уж сам все это и заварил. В том числе и доносишь до мамы, что разбитые наши рожи сейчас ни хрена не вина Ксюхи.
— Я не считаю себя неправым тут! — огрызнулся Лекс, сплевывая кровь на асфальт.
Считаешь. Но я подожду пока дозреешь сам признать. Не стану нагнетать, не до того сейчас.
— Я тебя в общем и целом — тоже. Но твоя гребаная правота сделала больно маме и нашей девочке. Лекс, ты ведь всегда был у нас тем, кто думает и тормозит меня, долбака! Начинай опять пользоваться мозгами уже и вспомни что такое терпение! Короче, я поехал. Буду уверен, что у Ксюхи все в порядке — подтянусь и тоже поговорю с родителями. Но пока крутись сам, так оставлять все нельзя.
Александр
Прежде чем вернуться в дом, я тщательно умылся под краном во дворе. По ощущениям только губа треснула, да скула ныла, полный ущерб позже вылезет, когда совсем уж схлынет. А пока меня все еще колошматило, но уже не от злости и даже не паники, которой накрыло при виде решительно утопавшей после «я все заканчиваю» Оксанки. Я откровенно мандражировал уже от предстоящего объяснения с родителями. И ладно, плюсом шли еще и неизбежные разборки с Лёхой. Он просек, что я пытался провернуть. Присвоить нашу женщину официально и перед всеми исключительно себе, сделав наши с ней отношения открытыми, а, соответственно, ее с ним — тайными. Сейчас-то я уже осознавал, насколько погано это выглядело по отношению к брату, но, когда подхватило этой идеей, все же почудилось идеальным. Я привожу невесту, роспись-свадьба, для всех вокруг все честь по чести, а внутри, между нами, все по-прежнему. Ну живет с нами мой брат, так кого оно *бет, сто тыщ семей живет так, в смысле — не как мы, конечно, а когда с молодыми еще и кто-то из родни. Чё такого-то? Все довольны, всем хорошо.
Но вот теперь, после того, как бомбануло таким у*бищным образом, я осознавал, что ни черта честного не сделал, скорее уж, сначала пытался присвоить Оксану в глазах окружающих и совсем не для всех троих старался, а чисто для себя, типа, невзначай и якобы под давлением обстоятельств реальной жизни выдавливая Лёху. А потом уж просто в позу «я герой и борец за честность» встал, потому как правдой так в рожу ткнуло, что охренел. Короче, поступить готов был как полный урод, и карма за это настигла меня сразу, что называется, даже еще в процессе косяка, обратив его тут же в громадный такой п*здец, который кровь из носу надо разруливать. А не стоять здесь и тупить, вопрошая, «да какого же хера я такой дебил стал одномоментно?». Дебил там или умница, но пока мужиком себя считаешь, то сам разгребаешь, что наворотил.
— Ма… — начал я с ходу, как только вошел обратно в кухню.
— Саш, ты сядь покушай сначала, — оборвала она меня, не оборачиваясь от мойки. Плечи поникшие, гундосит, сто пудов плакала. Сдохнуть на месте захотелось прям. — Стынет же все совсем.
— Не, мам, дай, я скажу сначала.
— Да уж скажи, сынок, — подал голос от окна отец, что наверняка наблюдал за моим возвращением во двор и усилиями собраться с мыслями. — Огорошили, так огорошили, тут уж без объяснений никак. Или как тетке скажешь — мол, не ваше дело.
— Пап, — вздохнул я виновато, — за тетю Тамару прости. Ты прости, она сестра тебе, и все такое. Но за то, что ей сказал, вины не чувствую.
Отец хмуро уставился на меня, выдержав тяжелую паузу, и спросил:
— А за что чувствуешь?
— За то, что правда наша вам наверняка не по душе будет, — сиганул я в прорубь махом.
— Сынок, а нужна ли та правда, что не по душе всем и за которую стыдно?
— Мне не стыдно! — вскинулся я, осознав, что не так поймут же. — Нам! За то, что любишь, стыдиться нечего!
— Да что же то за любовь такая, Сашенька! — всхлипнула мама, порывисто оборачиваясь. — Что то за любовь, когда вдвоем одну, прости господи! А что то за девушка, которая такое позволяет?
И во втором ее вопросе прозвучало заметно больше осуждения, чем в первом, что заставило меня мигом внутренне ощетиниться.
— Ма, не надо Оксану ни в чем винить. Не ее однозначно. Ну вот так у нас вышло.
— Сынок, а может, как вышло, так и разойдется? — вмешался отец. — Ну кровь молодая, горячая, бывает хочется чего эдакого, но не любовью же то сразу звать. Перебеситесь, и пройдет.
— Пап, ничего тут уже не разойдется, потому что намертво сцепилось. И не болезнь
