по стылому асфальту, по моему лицу и плечам. Так и я осыпаю градом ударов каждый сантиметр проклятого металла. Признак достатка, богатства. Последняя модель, самая лучшая комплектация. Все как он любит, с крутым знаком одинаковых цифр.
Нелепые понты, к которым вяжет меня по рукам и ногам. Уничтожает все, к чему я искренне тянусь в сторону от навязанной дороги.
Бью, не замечая выглядывающие в окна лица, таращащихся прохожих, растерянно зависших охранников. Ну да, у них, наверное, приказ — меня не трогать.
Знаю, что у него все застраховано, и мой порыв абсолютно бессмысленный. Но мне плевать. Мне легче прямо сейчас, в эту секунду моей разбившейся жизни, а значит, пусть горит все синим пламенем.
Когда тачка превратилась в помятое месиво, меня под грудью обхватили чьи-то руки и крепко к себе прижали, оттаскивая от этой груды хлама.
— Тише, тише, капитан, — задыхающимся от усилия голосом бормочет Орловский. Пытаюсь вырваться, но этот зараза силен, как бык. Не отпускает.
Около нас мечется растерявшийся Стас.
А я вдруг вижу темную фигуру отца на первом этаже. Стоит за стеклом, за спинами охранников. Смотрит на меня исподлобья, прячется, не выходит. Сволочь трусливая. Только за бабками своими грязными и охраной прятаться готов.
Взвыв, кидаюсь в его сторону, он вздрагивает, но не шевелится. А меня опять парни удерживают.
И все во мне надламывается окончательно. Кричу не своим голосом, захлебываясь собственной агонией. В нем столько боли и горечи, а я как будто умер. Больше ничего не чувствую. Не знаю как я вообще стою. Нездорово пошатываюсь.
— Она не такая… Понимаете? Это все моя вина… — собственный голос чужой, незнакомый.
— Ярослав, перестань. Кэп, не надо, — на меня жалобно и растерянно смотрит Стас, не зная, как реагировать на происходящее.
Неожиданно проводит рукой по моим щекам. Вытирает слезы и обалдело смотрит на мокрую ладонь.
Я и не заметил, что они чертят влажные полосы по моему лицу, в груди все застыло мертвым сном.
— Яр… Это просто дождь, Саш. Все в порядке, — бедный Стас бормочет себе под нос, с надеждой глядя то на меня, то на притихшего Сашку. Ничего не понимает.
Как умалишенный качаю головой, тихо повторяя. Снова и снова.
— Это не она. Это все отец. Она не такая…
Тихо и бессильно плачу.
И не пойму сам почему я все еще здесь, не бросаюсь спасать свою женщину. Стою, словно в землю вросший, не могу пошевелить ногами. Только бессильно плакать, как гребаная девчонка. Мой отец все разрушил.
Друзья смотрят на меня во все глаза, притихли. Руки, удерживающие мое тело, исчезли.
Мне абсолютно наплевать на зрителей, мне сейчас все по барабану. Хочется только рвано дышать, громко кричать, лупить кулаками по собственному лицу и молить, чтобы все это оказалось неправдой.
Телефон в кармане вибрирует, на него приходит сообщение.
«Сейчас ты зол, но потом скажешь спасибо. Все поймешь».
На душе ничего, пусто. Выжженная неплодородная земля. Там больше ничего не вырастет. Удалив его номер из контакта, я разворачиваюсь и направляюсь к машине.
— Ты куда? — бросает вдогонку Орловский.
— Мне нужно ее найти. Я сейчас ей очень нужен.
Ярослав
«Жива секретарша. Не ищи ее. Ей же будет лучше».
Еще одно сообщение летит в мусорную корзину, пока я безмолвно трясусь от ярости.
Дома ее нет. Все ее вещи так и лежат, аккуратно сложенные на полках. Она всегда переживала, что занимает слишком много пространства в квартире. Выкладывала их в совершенный ряд, хотя я знаю, что перфекционизм ей не свойственен. Аня просто до последнего не хотела причинять неудобств, чувствовала неловкость. Глупыха моя.
Хотя нет. Не глупыха. Привыкла полагаться только на себя, даже не жила никогда с мужчиной. Как и я с женщиной. Нам еще столькому нужно учиться, говорила она мне. Мол, быт может все испортить. Я только посмеивался над ее переживаниями, целовал в ответ, не давая дальше рассусоливать эту тему. Разве какой-то там быт может убить то, что происходит между нами?
Недолго думая, я еду к ее сестре. Вдруг она прячется у нее.
В голову лезут непрошенные мысли того, что она пережила на том гребанном столе. Сердце кровоточит и болит. Вопить хочется и крушить все, но я стараюсь удерживать разум на месте.
Сначала найти ее. Метаться раненым зверем не поможет.
Уже начинает темнеть, когда я подъезжаю к обшарпанному подъезду. Я помню квартиру, этаж, поэтому поднимаюсь наверх без предупреждения вместе с покосившейся на меня соседкой.
Звонок разрывается громкой трелью, за дверью слышу шаги.
— Кто там?
— Это я. Ярослав Корсаков.
Секунда молчания, а потом дверь распахивается, являя моему взору удивленное лицо Алины.
— Ты? — заглядывает мне за спину, высматривая еще гостей, но увидев, что я один, пропускает внутрь.
— Раздевайся, проходи. Я чайник поставлю.
— Не нужно, спасибо. Аня у тебя?
Ее взгляд вдруг заметался, щеки стремительно покраснели.
— Нет… Ее нет дома?
— Ты знаешь где она? — в моем безжизненном голосе сухость и усталость.
Я так надеялся, что она будет здесь. Но опять мимо. Алина неуверенно топчется в прихожей.
— Я видела ее сегодня на работе, — бормочет девица. — Может, загулялась?
— Что ты несешь? — начинаю злиться на эту балаболку бестолковую. — У нее телефон отключен. И… с ней произошло кое-что… кошмарное.
На этих словах мой голос опять ломается. Горечь расползается во венам, отравляя кровь. Нет. Не думать.
— Она теперь прячется.
— Кошмарное… с ней?
Вялая реакция сестры внезапно привлекает мое внимание. Прищурившись, рассматриваю Алину более внимательно. Бегающие глаза мне не нравятся. Она боится посмотреть на меня. Кожа побледнела от испуга, только щеки алыми пятнами покрылись. Меня осеняет догадка.
Она что-то знает.
— Ее изнасиловали по приказу моего отца, — больно произносить это вслух, но я чувствую в ее сестре нужную зацепку.
— Ч-Что? — она в шоке поднимает глаза. Рот открылся от изумления.
Мой мрачный взгляд заставляет ее ухватиться за стену и медленно сползти вниз.
— Нет… нет… Он не мог… Он сказал, что просто припугнет…
Алина тут же замолкает, сообразив, что в шоке ляпнула лишнего. А у меня и удивления уже нет. Ничего. Смотрю на нее опустошенным взглядом.
Она такое же дно, как и отец. Ради мести поперлась докладывать на родную сестру.
— Я… Я правда не хотела, не думала… — начинает извиняться, но моя звонкая пощечина затыкает ее и возвращает такую нужную и спасительную тишину.
Алина перепугано ойкает и прижимает ладонь к лицу.
Ладонь неприятно горит, я никогда не поднимал руку на женщин. Но сейчас во мне
