командой.
— Я не понимаю.
Он приподнимает бровь, наклоняя голову в мою сторону.
— Ты хочешь, чтобы я остановился, Шарлотта? Если ты боишься, мы можем выйти прямо за дверь.
— Нет… — Шепчу я.
— Ты доверяешь мне?
— Да.
— Тогда ложись.
От его холодного голоса у меня по спине пробегает холодок, и я заставляю свои легкие дышать, откидываясь назад и уставившись в потолок.
Эмерсон приближается к моей голове и тянется за спину, возясь с застежкой моего лифчика. Оно расстегивается, и он снимает его, освобождая мою грудь. Затем он сводит мои запястья вместе, связывая их черным шелком.
У меня едва заметная дрожь в костях, но я делаю все возможное, чтобы скрыть это. И теперь я понимаю, что если Эмерсон злится на меня, он собирается сделать что-нибудь, чтобы наказать меня.
И, как ни странно, это именно то, чего хочу я.
Я наблюдаю, как он возвращается к ящику и достает еще один кусок шелка.
— Мы не установили стоп-слово, потому что оно нам еще не понадобилось.
Стоп-слово?
Мой желудок переворачивается.
— Если ты хочешь, чтобы я остановился, просто скажи, пощади. Хорошо?
— Да, сэр.
Я снова и снова повторяю это слово в своей голове, стараясь не забыть его.
Пощади. Пощади. Пощади.
Но мне это не понадобится, не так ли? На самом деле он не собирается причинять мне боль.
— Шарлотта, скажи мне, почему ты думаешь, что я наказываю тебя сегодня вечером.
Я делаю вдох, глядя на него снизу вверх. Черты его лица смягчились, и я сосредотачиваюсь на ткани в его руках, зная, что через минуту он закроет мне глаза, и мне нужно подготовиться к этому.
— Потому что я… эм, — заикаюсь я. — Это из-за денег, не так ли? Потому что я обошлась в семьдесят пять тысяч долларов?
Он рычит, делая шаг ко мне. Закрывая мне глаза тканью, он холодно отвечает:
— Нет.
Комната погружается во тьму, когда он завязывает шелк у меня на затылке, и мое дыхание учащается. Все мгновенно становится более напряженным, мои ноги хотят бороться с ограничителями, потому что я чувствую себя такой беззащитной.
Когда я чувствую, как его мягкие руки гладят мои щеки, я вздрагиваю.
— Ты стоила мне так много денег, потому что ты того стоишь, Шарлотта. Я вывел тебя на эту сцену, надеясь, что ты увидишь это сама, но, наблюдая за тобой там, наверху, я могу сказать, что ты все равно не поверила в это.
Что? Это из-за того, что я не верю, что стою столько денег? Он не может быть серьезным.
— Мне не нравится игра с ударами, и, если я правильно помню, тебе не понравилась идея того, что тебя будут грести или шлепать, верно?
— Эм… да, я имею в виду…
Он гладит меня по голове.
— Расслабься.
Мне приходится напрячь всю грудь, чтобы вдохнуть. Я просто хочу, чтобы он снова прикоснулся ко мне.
— К счастью, есть и другие способы преподать тебе урок. И я признаюсь тебе в чем-то…
Я слышу, как он что-то делает в другом конце комнаты — выдвигает ящик, передвигает вещи, раскладывает их на кровати. Я не могу сказать, что это такое, но меня переполняет любопытство.
— Что? — Спрашиваю я.
Он приближает свой рот к моему уху и шепчет:
— Я запомнил все, что ты написала в этом списке.
Блять. Мой мозг лихорадочно работает, пытаясь вспомнить, за что я поставила плюсы, но их было больше двухсот. Мог ли он действительно запомнить это?
— Глубокий вдох, — бормочет он мне на ухо.
Как только я делаю вдох, что-то сильно сдавливает мой правый сосок, и я издаю крик, извиваясь, пытаясь отодвинуться от боли, но она не ослабевает. Мне требуется секунда, чтобы понять, что это зажим для сосков.
Моя грудь вздымается, когда я принимаю боль, позволяя ей поселиться внутри.
— Сколько я заплатил, Шарлотта?
Мой мозг лихорадочно ищет ответ.
— Семьдесят пять… — Я дышу.
— Тебе не кажется, что это было слишком?
— Да. — Вздыхаю я, зная, что сейчас произойдет, еще до того, как успеваю вымолвить хоть слово.
Когда второй зажим затягивается, я не вскрикиваю, потому что это не так удивительно, как первый, но почему-то больнее.
Теплые, влажные губы прижимаются к плоти моей груди, и я мычу в ответ.
— Ты понимаешь, почему я злюсь?
— Нет, — отвечаю я.
Его руки чертят глубокие линии по моим бокам, по бедрам, забираясь под трусики. И я знаю, что будет дальше, еще до того, как он это сделает. Быстрым рывком он разрывает мои стринги, легко разрывая их надвое.
Я лежу голая, привязанная к кровати, и меня наказывают. Это жарко и пугающе, и я вроде как не хочу, чтобы это заканчивалось.
Когда его пальцы касаются меня между ног, я вскрикиваю. Я уже настолько возбуждена, что от одного прикосновения чувствую, что готова взорваться.
— Потому что ты моя, Шарлотта. И я не люблю, когда кто-то плохо отзывается о чем-то, что принадлежит мне. Ты думаешь, у меня плохой вкус?
— Нет… — Шепчу я.
Он проводит указательным пальцем между моими складками, и я жажду большего.
Затем он вводит свой палец внутрь меня, как будто играет со мной, дразнит меня.
— Ты думаешь, я дурак, что плачу за тебя так много?
— Нет!
Он кружит вокруг моего клитора, и я борюсь с ограничителями.
— Ты стоишь семьдесят пять тысяч, Шарлотта?
Я пытаюсь откликнуться на его прикосновения, жажду этого давления. Но он расслабляется каждый раз, когда я приближаюсь к кульминации.
— Ответь мне, — настаивает он.
— Нет, — отвечаю я, зная, что это не то, чего он хочет услышать.
И в ту секунду, когда это слово слетает с моих губ, он отстраняется. Я могла бы солгать. Я знала, каков правильный ответ, но по какой-то причине я не хочу избавляться от этого наказания.
Он на мгновение исчезает, и я слышу, как он собирает еще какие-то вещи, открывает ящики и что-то ставит на место. Затем я слышу безошибочно узнаваемый звук, с которым он зажигает спичку. До моего носа доносится запах серы. Секунду спустя я слышу, как он задувает спичку.
Зачем ему нужен огонь?
На мгновение становится тихо, затем я слышу шорох одежды и расстегивание его ремня.
— Хотел бы я, чтобы ты видела то, что вижу я, — бормочет он, и я чувствую его вес на кровати рядом со мной.
— И мне неприятно наказывать тебя за то, что ты всегда так плохо отзываешься о себе, но я не собираюсь лгать, Шарлотта. Я собираюсь насладиться этим.
Его рот прижимается к моему, наши губы
