— Что?
— Всё, прыгай, — открывает дверь со стороны пассажирского сидения и, когда я подчиняюсь, смачно шлёпает меня по попе.
— Ауч!
— Не задница, а дурман, — прикусывает нижнюю губу парень и закатывает глаза.
Но уже в машине после того, как мы снова не ушли на дно собственной зашкаливающей страсти, я всё-таки рискнула чуть отстраниться и задать Басову вопрос в лоб.
— Что происходит с Аммо?
Вздыхает. Трёт глаза, а затем пожимает плечами.
— Завис он.
— В смысле?
— На девчонке, — парень говорит это, а всё моё тело покрывается липкими мурашками. Горло забивает противный ком и я, едва дыша, уточняю.
— На какой?
— Недоступной ему. Вот и бесится.
— Боже..., — сглатываю почти животный ужас.
— Третий альбом в расход пустил, но до сих пор не понял, что у него мозги свернулись всмятку.
Хмурюсь и медленно выпадаю в нерастворимый осадок.
— Что это значит?
— А ты что удумала? — косится на меня и смеётся Басов. — Пикассо — ещё тот паук, Истома. Ладно, поехали, покажу тебе кое-что.
— Что?
— Небо в алмазах, — усмехнулся, переплёл наши пальцы, а затем медленно потянул к себе мою ладонь, нежно-нежно прикасаясь к её тыльной стороне горящими губами.
Снова растаяла...впрочем, как и всегда.
Глава 38 - Паутина
Вероника
— Где это мы? — у меня полностью спирает воздух в груди.
— Ну чего ты вся скукожилась, Истома? Я же не в лесополосу тебя завёз в самом-то деле? Расслабься.
Молчу. Мнусь. Заламываю руки, поглядывая на элитную многоэтажку, обнесённую высоким кованым забором и стоящую в притирку к центральной набережной города, но меня не отпускает. Я только сильнее зажимаюсь и начинаю сомневаться в том, что мне нужно быть там, куда он меня ведёт.
— Пошли, — его пальцы нежно проходятся по моей скуле, — пожалуйста.
— Ненадолго?
— Угу, — кивает и прикрывает глаза, когда его губы бесконечно трепетно накрывают мои, — ты будешь первым гостем.
— Неужели?
— Да.
— Блин, — прикусываю от неуверенности язык и кошусь на чёртовые колготки в сетку. Вырядилась на свою голову, дурында стоеросовая.
— Я буду хорошим мальчиком, обещаю.
— Ох... ну, ладно.
Басов, кажется, тут же выдыхает и улыбается, словно мальчишка, впервые увидевший доброго Дедушку Мороза. Стискивает меня до тихого писка, а затем трогается с места и заезжает в подземный паркинг.
Спустя минут пять мы уже поднимаемся в лифте на двадцатый этаж. На площадке всего три двери, одну из которой Ярослав открывает, звеня увесистой связкой ключей.
— Прошу, — подмигивает он мне и делает приглашающий жест пройти внутрь, — чувствуй себя как дома.
— Чья это квартира? — хмурюсь я.
— Моя. Подарок отца на совершеннолетие.
Я перешагиваю порог, но тут же, осекаясь, вопросительно вскидываю на парня глаза.
— Но ты же говорил, что он...
— Посмертная пасхалка, — разводит Ярослав руками и взгляд его тухнет, — одна из многих, которые мне до сих пор не могут простить.
Я непонимающе зависаю, но Басов только отмахивается и в секунду меняет мрачный вид на максимально доброжелательный, а затем берёт меня за руку и ведёт по квартире, показывая, что и как тут у него обустроено. Здесь всего две комнаты, но обе огромные и с видом на море. Панорамные окна затянуты струящейся полупрозрачной тюлью и тяжёлыми блэкаутами. Минимализм. Много воздуха. Мало декора. Просто невероятных размеров телевизор висит в гостиной. Пространство оформлено в тёплых оттенках кофе со специями и только одна стена в спальне выделяется из общего складного ансамбля своей вычурной белизной. Парень поясняет, что хотел бы изобразить на ней какой-то арт, но пока ещё не определился с его содержанием.
— Красиво здесь, уютно, — киваю я, когда Ярослав усаживает меня на диван и укутывает с головы до пят в мягкий плед с длинным ворсом, — и тепло. Особенно пол.
Я пытаюсь раскрыться, но Басов упорно прикрывает мне ноги.
— Истома, давай не драконь меня, ладно? — рычит он и ощутимо прихватывает за бедро, чуть подтягивая к себе. Глаза его тут же словно бы загораются потусторонним огнём, а черты лица заостряются, выдавая его взвинченное состояние.
— Ты чего такой, Яр? — шепчу я, поражённая его реакциями. Раньше, ещё до ссоры, он никогда не был таким раскрученным. Басов казался мне максимально собранным и спокойным, знающим, что делать, как и когда. Теперь же его было не узнать.
— Я скучал, — скрипит он неожиданно, — и ещё...никогда не видел тебя такой.
— Какой?
— Потрясающей.
— Не надо, Яр. Я уже ни раз лицезрела своё отражение в зеркале.
— И что оно тебе показывает?
— Лишний вес. Очки. Ничего примечательного, за что можно было бы зацепиться. Так что, я до сих пор не понимаю, что ты во мне нашёл.
— Это мать тебе на мозги серной кислотой опять промыла?
— Да причём тут моя мать? — вспыхнула я.
— Да притом! Нет у тебя никакого лишнего веса, Истома. С чего ты вообще это взяла? Разуй глаза! У тебя задница шикарная — мечта — Кардашьян нервно курит в сторонке, талия тоненькая, грудь — закачаешься, ноги — вау. Просто ты бродила по гимназии как ссутулившаяся хмурь в своих балахонистых юбках и блузках, с этой косой, затянутой так, что аж брови на затылок повело. Без шуток!
Я тут же от этой аналогии прыснула и рассмеялась, так как Басов ещё и показательно продемонстрировал то, о чём говорил.
— Хохочет она, — покачал головой парень, — тебе гордиться надо своими роскошными формами, а не маскировать их за уродливыми балахонами.
Уставился на меня обжигающе, а потом отрицательно покачал головой.
— Нет, забудь, что я сказал. Прячь их и дальше, только моими будут, — и дурашливо улыбнулся, лохматя свою шевелюру.
И я снова рассмеялась, пока Басов всё-таки подался ближе и укутал меня в свои объятия, зарываясь носом в ямочку под ухом и втягивая с тихим стоном мой запах.
— Вкусно, — бормочет, — ты реально словно спелая клубника со сливками, Истома. Так бы и сожрал.
Я же, не в силах ничего с собой поделать, только глупо хихикала и слушала бесконечное тарахтение собственного, обдолбанного любовью сердца.
— Сколько у нас есть времени?
— Воскресное богослужение начинается в восемь утра. Мама встаёт в шесть. Бабушка ещё на полчаса раньше, чтобы приготовить всем завтрак. Так что, как видишь, немного, — с укором перевела я глаза на висящие на стене часы, которые уже уверенно подкрались к трём ночи.
Ужас!
— И как часто у вас происходят такие вылазки за божьей благодатью?
— Трижды в будни и ещё вот в воскресенье.
— И никак не откосить от этого очарования?
— Мама с меня три шкуры спустит, если я только попробую про подобное заикнуться. Я не могу пойти в церковь лишь в одном случае — если буду при смерти.
— А ты сама в бога-то веришь, Истома?
— Мне приходится.
— Приходится?
— Да. А иначе, кому еще я смогу задать все свои вопросы в конце пути?
— Их так много?
— Очень.
— Спрашивай сейчас. Вдруг он услышит.
— Нас больше восьми миллиардов, Яр, — смеюсь я и, зарываясь пальчиками в мягкие волосы на его затылке, млею, — даже если представить, что половина сейчас спит, то и тогда он оглохнет от наших стенаний.
— Но что, если бы?
— У меня много всего к нему, Яр, — я на мгновение замолчала, пожевав губу и раздумывая, нужно ли вываливать на парня все свои мысли, но потом всё же рискнула и заговорила: — В истину ли мы верим или всё, что нам говорят о мире — это ложь? Что, если в конце пути окажется, что мы тратили время впустую, цепляясь за ценности, которые придумал человек, а не бог? Что, если нет никакого рая и бесконечного неба? Что, если нет никакого второго шанса и искупления? Почему те, ради кого мы стараемся стать лучше, делают нас только хуже? Почему мы врём, улыбаясь, что всё в порядке? Почему мы вечно гонимся за правдой, а потом не зная, что с ней делать, сами же её отвергаем? Почему мы ненавидим? Почему завидуем? Почему живём каждый день так, будто у нас впереди целая вечность? Почему не боимся терять родных? Почему сами их отталкиваем в бесконечном беге за мечтой, которая нам не нужна? Почему мы мучаемся каждый день, но продолжаем цепляться за эту жизнь? В чём смысл этого всего?
