дрожь в горле, собираю все свое мужество, на которое осталась способна:
— Чего. Ты. Хочешь?
Он задумчиво поджимает нижнюю губу, и я срываюсь:
— Что тебе нужно, ублюдок?!
Он морщится, качая голой, будто бы осуждая мое поведение.
— Не нужно грубить, кролик, когда в моих руках жизнь самого дорогого тебе человека. Твоя мать разве не успела научить тебя вежливости?
Я стискиваю зубы, топаю ногой и запрокидываю голову, пытаясь контролировать дыхание, но оно все равно срывается частыми шумными вздохами.
— Скажи, пожалуйста, чего ты хочешь.
Сглотнув тяжесть в горле, я набираюсь сил снова посмотреть ублюдку в глаза, который с грязной ухмылкой наблюдает, как мой сын играет с гребаным ножом.
— Ах ты ж маленькая сорока, любишь блестящее, — хрипло посмеивается, а потом сосредотачивается на мне. — Чего я хочу? — Он прочищает горло, постукивая пальцами свободной руки по дивану. — Хочу хорошей жизни, знаешь ли, после стольких лет, проведенных в тюрьме, очень сложно вернуться в общество моральных ублюдков.
— Конкретнее, — требую я.
— Ну неплохо было бы начать с решения финансового вопроса.
— Если ты намекаешь на деньги бабушки, у меня их нет! — выплевываю я.
Мудак запрокидывает голову и ржет.
— Такая наивная, малышка, — он вздыхает, как будто ему меня жаль, а потом его голос обретает пугающую серьезность: — Думаешь, меня интересуют эти копейки? Мне нужна куда более внушительная сумма, твои полмиллиона — так, ни о чем.
Зуд беспомощной ярости закипает под кожей.
— У меня нет денег, вообще нет, — с отчаянием шепчу я. — Посмотри, где я живу. Мне нечего тебе дать.
— Ну у твоего хахаля неплохая машина, — медленно выдает он и поднимает уродливый угол рта в подобии улыбки.
Я округляю глаза. Что это значит? Он что… следил за мной? Господи… и как давно?
— Думаю, он захочет предложить мне что-нибудь, если вы и правда для него дороги. Заодно и проверим. Думаю, будет интересно узнать. Как тебе такое предложение, а, малышка?
— Не втягивай его… он ничего не знает о…
Мой телефон на другом краю дивана начинает вибрировать, и конечно же, ублюдок успевает дотянуться до него первым. Я замираю в шаге от него, наблюдая, как он читает имя абонента, а потом вскидывает на меня насмешливый взгляд.
— О как. Стоит только вспомнить.
— Он сейчас поднимется, если я не отвечу, — цепляюсь за хрупкую надежду, что моя угроза подействует, но она вызывает у него лишь ухмылку.
— Это будет твоей ошибкой, милая, если сюда кто-нибудь зайдет.
— Пожалуйста, пожалуйста, — я падаю на колени, цепляясь за штанину отца. — Пожалуйста, позволь мне отдать сына ему, умоляю тебя. А потом ты сможешь сделать со мной все, что захочешь…
Меня обрывает грубый толчок: он отпихивает меня ногой и я, упав, тут же отползаю немного назад.
— Не держи меня за дурака, Алиса.
Я хватаю ртом воздух, мой обезумевший от отчаяния взгляд мечется между телефоном и сыном.
— Сейчас я дам тебе трубку, и ты перезвонишь ему. Договоришься о встрече или все расскажешь по телефону, мне плевать. Ты знаешь, что мне нужно. Так что проси как следует, — он мерзко скалится. — Ты ведь уже уяснила, как нужно просить мужчин? — Отец смеется, тыча изнутри языком себе в щеку, а у меня тошнота к горлу подкатывает. Он швыряет телефон на пол передо мной, и я судорожно ползу к нему. — Можешь говорить ему все, что хочешь, но помни: твой сын остается со мной. — Тяжело дыша, я поднимаю голову. — Терять мне нечего, — он невесомо проводит острием ножа под подбородком сына, и мое сердце болезненно замирает… Кирюша начинает улыбаться от щекотки, а я задыхаюсь от кома горечи в горле. — Так что не испытывай меня, кролик. И никакой полиции, никаких разборок. Решаем вопрос цивилизованно. Приносишь деньги — и получаешь своего выродка обратно.
Выйти из комнаты — означает бросить моего ребенка с чудовищем наедине, но, оставшись здесь, я все равно несмогу обезопасить Кирилла. Потому что, если Илай придет сюда, а он придет, роковых последствий будет не избежать.
Судорожно переведя дыхание, я смотрю на сына, который снова увлечен своей новой «игрушкой» и, больше не испытывая судьбу, выхожу из комнаты как можно тише, чтобы он не заметил моего отсутствия.
Я не знаю, как мой ублюдошный отец отреагирует на истерику Кирилла, да и вообще будет ли он истерить? Судя по тому, что Кирилл позволил взять себя на руки, этот по-настоящему страшный незнакомец ничуть его не напугал. Это такой абсурд, что мне хочется разразиться истеричным смехом.
Каждый шаг, отдаляющий меня от сына, тяжестью тянет вниз. Это невыносимо. Мое сердце истекает кровью прямо мне под ноги. Но я должна выйти и позвонить Илаю, говорить с ним при отце категорически невозможно: видеть, как он издевается надо мной, используя самое дорогое, — все равно что резать себя лезвием по нервам.
А этот ублюдок не упустил бы возможности понасмехаться. Он бы смаковал каждый мой прерывистый вздох, пока Илай бы не раскусил мое плачевное состояние и не усложнил все… Но сейчас, выйдя в прохладную парадную, я надеюсь, что у меня получится взять себя в руки, позвонить Багирову и поговорить с ним голосом, которым я не выдам ни одной своей чертовой эмоции.
Сегодня ему нельзя приезжать сюда, и мне нужно как-то его отговорить. А еще сообщить, что мой больной папаша потребовал продать его машину в обмен на безопасность жизни Кирилла. Господи… это какой-то кошмар.
Я трясу головой и прижимаю ладони к векам, надавливая так, чтобы горячая влага в них остановилась.
Шум внизу заставляет меня притихнуть. Пульс все еще громко бьется в ушах, но я слышу сквозь него чьи-то шаги. Быстрые. Они приближаются, а когда я убираю ладони от лица, сердце сжимается, будто в него кольнули иглой. Потому что внизу лестницы стоит запыхавшийся Илай. Его широкие плечи вздымаются, а темные глаза впиваются прямо в душу.
Я стоически выдерживаю его появление, но, когда он начинает преодолевать последний пролет, не могу справиться с поднимающийся внутри волной болезненного облегчения. Я не должна его испытывать, но испытываю так сильно, что задыхаюсь им.
— Алис, — осторожно зовет меня Илай и, медленно приближаясь, разбивает остатки выдержки всего тремя словами: — Иди ко мне.
Мои губы начинают дрожать, и я качаю головой. Его лицо вмиг ожесточается, и он в два шага сокращает расстояние между нами.
Я открываю рот, чтобы сказать: «Не трогай меня», но из него вырывается сдавленный всхлип и я сама бросаюсь к нему в объятия.
Илай нужен
