пересекает комнату и прижимает меня спиной к стене.
Опираясь одной рукой на стену, он входит в меня быстрее, жестче, с каждым толчком вырывая стоны из моего горла. Тяжело дыша, я обхватываю его обеими руками, царапаясь и задыхаясь, когда я рассыпаюсь, сжимаюсь и дрожу.
— О, черт.
Мои глаза закрываются. Удовольствие пульсирует внутри меня и сжимается.
— Адам…
Рычание вырывается из него, когда он кусает мою ключицу и сжимает меня сильнее. Он трахает меня всем, что у него есть. Мой рот открывается, спазмы распространяются подобно лесному пожару по моим конечностям. Грубые стоны вибрируют рядом со мной, когда он теряет себя, все его тело дрожит, как мое собственное, и это выбивает меня из колеи. Мышцы сводит от чистой интенсивности, сотрясающей меня. Дерьмо. Накатывает волна за волной, и он зажимает мое лицо между своими пальцами, заставляя мои глаза открыться, так что мы смотрим друг другу в глаза, когда разваливаемся на части.
От взгляда его глаз у меня перехватывает дыхание. Его веки опущены, лицо искажено — почти болезненно, — когда его сотрясает глубокая дрожь. Моя грудь вздымается, когда я, наконец, начинаю приходить в себя, и теплая жидкость проливается на мои пальцы из-за его спины.
Какого черта?
С моими костями, тяжелыми и измученными, я провожу руками вверх и по его плечам, чтобы я могла их видеть. Мои глаза расширяются, когда их окутывает красное, нож все еще в моей руке.
О боже мой.
— Адам…
Он просто смотрит на меня, сжимая мою талию так, словно может никогда не отпустить, пока сгущается тьма. Что-то незнакомое, теплое просачивается в глубокую синеву его радужек.
— Мне так жаль, — шепчу я, роняя нож и поднося дрожащие, окровавленные пальцы к его щекам. — Я… я не знаю, как… я не понимаю…
Он наклоняется и посасывает зубами мою нижнюю губу, дразня меня языком. Даже когда замешательство затуманивает мои глаза, восхитительные искры взрываются в груди. Все тело все еще дрожит от потребности в нем. Когда он отпускает мою губу, мои плечи расслабляются, и я придвигаюсь ближе, молча умоляя о большем. Вместо этого его руки сжимаются вокруг меня, как будто быть на одном уровне недостаточно близко, и он прижимается своим влажным лбом к моему. Тяжелое дыхание обдает меня, когда его глаза закрываются, и на мгновение он просто обнимает меня.
Я не могу унять стук сердца, да и не хочу. Голова кружится от блаженства. Я хочу, чтобы это длилось вечно.
Как только я начинаю погружаться в него, его руки обвиваются вокруг моих ног, и он опускает их, скользя по моему телу вниз, пока я не оказываюсь на ногах. Холод пробегает по коже от его отсутствия, и неприятная дрожь скользит по позвоночнику.
Я не готова.
Его глаза темнеют, пока они блуждают по моему телу — кожа раскраснелась, покрытая его потом и кровью. Его адамово яблоко подпрыгивает вверх-вниз. Я делаю шаг вперед, но он отворачивается и проводит рукой по лицу.
Мой взгляд скользит по его плечам и спине, по крови, заливающей его мышцы, и я задыхаюсь. Красный цвет скрывает глубину и ширину пореза, но я вижу достаточно, чтобы сказать, что он не поверхностный, как мои раны. Ему понадобятся швы.
Запустив пальцы в волосы, он крадется в сторону ванной.
Я следую за ним, мои руки дрожат.
— Адам…
Он останавливается в дверях, напрягаясь, но по-прежнему не смотрит на меня.
— С этого момента, — хрипит он, — ты моя. Во всех смыслах этого слова. Ты не должна покидать меня. Скажи мне, что ты понимаешь.
Мое сердце замирает, и я шепчу:
— Я понимаю.
— Довольно легко блистать на свету,
но светиться в темноте — в этом мастерство!
— Рик Бенето
(Четырнадцать лет)
— Но, но на самом деле, — говорит шестнадцатилетний парень без имени с коварной ухмылкой на лице, — что бы ты с ней сделал?
Я качаю головой и прислоняюсь спиной к стене, закрывая глаза.
— Давай.
Он подталкивает меня локтем.
— Только не говори мне, что ты не фантазировал о том, как причинишь боль этой сучке. Убив ее. Похоронив ее заживо.
Мои губы подергиваются, потому что он понятия не имеет.
До того, как я пришел сюда, я видел четыре смерти. Двое погибли под дулом пистолета, один в неудачной драке на кулаках, а другой от передозировки героина — все люди на улицах похожи на меня. В то время я думал, что это было ужасно. Нормально, но ужасно.
После полутора лет в этой клетке я многому научился. Узнал о смерти, убийстве, искусстве. О людях: какими бы ни были их различия за пределами этих стен, как только они оказываются привязанными к этому столу, они, в конце концов, не так уж и отличаются. Я узнал о реальности — лжи, которую мы говорим, когда пытаемся убедить себя, что какая-то реальность вообще существует. К черту это. Есть только то, что, как нам кажется, мы видим, и даже эта фантазия длится недолго.
Однако в основном я узнал о себе.
Никто никогда не говорит тебе, как далеко ты можешь зайти в своей собственной голове.
Открывая глаза, я поворачиваюсь лицом к Безымянному рядом со мной. Он все еще чертовски грязный, а его глаза и скулы впавшие. Возможно, мне еще хуже, но, по крайней мере, до прошлого месяца, когда я был здесь один, я мог притворяться, что это не так.
— Я думал об этом, — бормочу я, мой взгляд скользит к пустому столу справа от нас, затем к маленькой девочке напротив, раскрашивающей череп. — Я думаю об этом каждый день.
Безымянный ухмыляется, что-то темное пляшет в его глазах. Он сумасшедший ублюдок, но и я тоже. Его сумасшествие звучит просто немного громче. Я думаю, что ему повезло в этом. Вероятно, это чувствуется гораздо лучше, чем непереносимое бремя всего того, что у меня в голове.
— Хочешь знать, что я делаю с ней, когда закрываю глаза?
Он наклоняется ко мне, хотя нас здесь только трое.
— Я связываю ее. Обнаженную. Затем я обливаю ее тело бензином и бросаю спичку. Гори, сука, гори.
Я наблюдаю, как София бросает на него взгляд. Она продолжает красить, но я знаю, что она слушает.
Я старался чаще разговаривать с ней, надеясь заставить ее ответить. Это никогда не срабатывало. Иногда, однако, когда я говорю глупости, чтобы посмотреть, умеет ли она смеяться,
