— Ты решила мне совсем не звонить?
— Мам, я на работе.
— Что Сомовы делают у тебя на даче?
— В гостях были. Мам, я на работе и не собираюсь еще и перед тобой отчитываться. Кстати, Ярослав с Женькой пошли в музей.
— С кем они пошли?
— А ты догадайся, о каком Женьке я веду речь. Догадайся! — говорила я почти как взбесившийся подросток.
Пауза. Короткая.
— Слава, ты совсем с ума сошла?
— Нет, я наоборот в себя пришла. И с удовольствием была бы сейчас с ними, а не в офисе. Так что не отвлекай меня. Я хочу поскорее все закончить и пойти к своей семье.
— С каких это пор Сомов стал твоей семьей?
В словах матери вызов, на моем пальце — заветное кольцо, а в голосе — юношеская сталь.
— Со вчерашнего дня. Я так решила.
— Слава, что с тобой происходит? Кризис среднего возраста?
— Наоборот. Все мои кризисы в прошлом. Со мной рядом наконец-то мой любимый мужчина, а вы можете обзавидоваться там все.
— Чему там завидовать? Тебя пожалеть надо!
— Мам, пожалей себя, ладно? Кстати, бывшие владельцы дачи оттяпали кусок соседского участка. Я пойду в выходные выясню, нет ли у них детей одного возраста с моими…
Мать тяжело выдохнула.
— Слава, ты хочешь поругаться?
— С соседями? Не приведи бог! Но если тебя хочется тряхнуть стариной, то позвони Татьяне Борисовне. Ей ужасно скучно, и она будет несказанно рада тебя услышать. Ругайтесь на здоровье! Только нас с Женькой в покое оставьте.
Боже, что я такое несу… Мать же скажет ей про мой развод и капец… Но собственно ей может об этом сказать и сынок. Бедный сейчас похож на пороховую бочку, рано или поздно его разорвет от количества ненужных секретов.
— Она за вас порадовалась?
— Куда ж ей радоваться? Она Женечке невесту нашла, а тут снова я… Еще и детишками чужими бедного загрузила. Нет, ей плохо, очень плохо… А мне давно не было так хорошо.
— Ты так мстишь, да?
— Пожалуй… Месть особенно сладка, когда ее подают с двадцатилетней выдержкой. Но тебе-то что переживать? Ты за дочь наоборот порадуйся. Мне хорошо, мне лучше всех сейчас… Я даже готова принять вас всех на даче, если вы, конечно, не против шашлыков, которые приготовит Женька, а он действительно умеет их готовить.
— Ты бы детей пожалела.
— А вы с тетей Таней много детей жалели, много? — почти кричала я в телефон.
— Так твои дети в этом не виноваты!
— Моим детям хорошо с Женькой. Очень хорошо. Намного лучше, чем с собственным отцом.
Я сбросила звонок и схватилась за переносицу, чтобы удержать слезы на месте. Не зря же красилась в машине. Но они, противные, лезли наружу. Как же я устала от всей этой неустроенности, как же устала… Но говорить с Владом я не могу. Не сейчас. Ни тогда, когда меня каждую минуту могут позвать на склад чужие люди. Я пойду вечером гулять с собакой. Одна. И поговорю с ним. Попытаюсь хотя бы…
Телефон звякнул — и я с ужасом уставилась на номер звонившего. Незнакомый. Может, наши аудиторы звонят? И я приняла звонок по-деловому вежливо, сказав, кто на связи.
— Это Татьяна Борисовна. Ярослава, нам нужно серьезно поговорить.
Черт, мать ей уже позвонила, что ли?
58. Свиньи
Сердце ушло в пятки, с трудом миновав желудок, в котором зашевелился омлет.
— Я в офисе. Я не могу обсуждать личные дела в рабочее время.
— У тебя будет обеденный перерыв? Я подъеду в любую кофейню, какую назовешь.
— Я третий день в офисе. Безвылазно. Я не знаю тут ничего.
— Я видела кафе на углу, — и она назвала адрес. — Я могу быть там к двум часам. Это поздно? Я не отниму у тебя много времени.
А у меня и нет много времени. Но я согласилась. Все равно у меня теперь никакой работы, пока москвичи не уедут. Сказали, что у них поезд завтра вечером. И что будет с моей пятницей теперь совсем непонятно. Бедная моя дочурка…
Пришла я в кафе на пять минут раньше назначенного времени, но мать Джека все равно меня опередила. Села у самых дверей, точно боялась, что я не узнаю ее с помадой.
— Вы будете что-то заказывать? — спросила я, присаживаясь к столику.
— Я ничего не хочу. Я пришла поговорить.
— Ну, так нельзя… — я обернулась к спешащему к столику официанту и попросила принести нам два кофе, а про остальное мы решим потом. — Что вы хотели мне сказать?
— Я уже все сказала, что хотела. Только ты снова не поняла. Я русским языком попросила оставить моего сына в покое. Но ты меня не послушала. Я не знаю, может, тебе просто скучно… Может, у тебя с мужем проблемы, и ты ему мстишь через моего сына…
— Месть — это вообще не про меня. И с мужем у меня отличные отношения, — и я не лгала.
— У тебя кольцо другое, — вдруг выдала мать Джека. — Потеряла, что ли, старое?
— Нет, не потеряла. Старое просто мало стало. А начнешь растягивать, потеряешь в ширине. Что вы от меня хотите, Татьяна Борисовна?
— Слава, я уже сказала, что от тебя хочу. Хватит дурочку включать. Ты никогда ей не была. Оставь моего сына в покое.
— Не могу. Не могу я оставить Женю в покое. Я его люблю.
Я смотрела ей в глаза. Женщине, которая родила моего любимого мужчину. И мне почему-то расхотелось делать ей больно.
— Я его очень люблю. И вы сами сказали, что он любит меня. Мы выросли и теперь самостоятельно можем решать, как нам жить дальше.
— Ты живешь с другим мужчиной, Слава! Это блядство называется! В мире нормальных людей. Еще и при детях! У тебя совсем ни стыда, ни совести, что ли, не стало в твоей Москве?
— Я не живу с другим мужчиной.
Я достала из сумочки паспорт и сунула ей под нос. Не знаю, что она там не смогла рассмотреть, что полезла за очками… Два штампа о заключении брака, один о разводе.
— Как?
— А вот так…
Я выхватила у нее паспорт и сунула обратно в сумочку.
— Я не прошу вас принимать меня в семью. Нам с Женей не по восемнадцать. Мы уж сами с усами. Справимся как-нибудь…
— Почему вы ничего не сказали про свадьбу? Зачем скрыли? Зачем лгали? — пропадающим голосом спрашивала меня свекровь.
— Потому что вас это не касается. Это наше с Женей дело, это наша с Женей жизнь. Не переживайте, мы и в восемнадцать собирались расписаться без свидетелей.
— И что твоя мать на это сказала?
— Она еще ничего не знает. И ее мнение, как и ваше, меня не интересует.
Собеседница поджала накрашенные губы, хотя вся помада, кажется, уже осталась на кофейной чашке.
— Можно было просто сообщить… Ничего не объясняя. Слава, это не по-человечески… Так вот с родителями не поступают… Взрослые дети.
Ага, взрослые… Только я совершенно не чувствую сейчас себя взрослой! Я наверстываю упущенное в восемнадцать! И у меня по-прежнему горит щека от незаслуженной пощечины!
— У меня сейчас совсем другие дела на уме… Поважнее информирования родственников о неприятном для них событии.
— Почему неприятном, Слава? Если вы любите друг друга… Нам остается только поздравить вас.
Горький ком перекрыл горло. Не знаю, как я вообще сумела продолжить разговор:
— Мы всю жизнь любили друг друга, но это же не помешало вам сломать нам жизни.
Татьяна Борисовна выпрямилась. Нижняя губа ее сделалась почти незаметной.
— Вы специально для этого ушли из семей? — решила проигнорировать она мой выпад.
Я молчала. Врать не хотелось. Но и убеждать старшее поколение в том, что мы меньше чем за сутки поженились, дело гиблое.
— Когда же вы встретились? С чего вдруг? Через столько лет…
Я тоже сидела со стальной спиной, без тени улыбки на каменном лице.
— Я не собираюсь ничего вам рассказывать.
Татьяна Борисовна кивнула и окончательно спрятала нижнюю губу под верхней. Я не знала, что еще сказать. Спросила про второй кофе и что-нибудь к нему. Или салат? Может, суп…
— Ты с работы. Ты заказывай себе нормальную еду. А я поеду домой. Спасибо за кофе.
Но она не встала. Все жмурилась — только бы не пустила мне здесь слезу!
