— Melilotus officinalis, — Эль, сунув травину в рот, изрекает с умным видом знания годичной давности. — Даха, у твоего Лаврова появился серьезный конкурент. Приглядись.
Приглядываюсь, и венок из душицы, донника и зверобоя плести учу, догоняю и, подхватывая, кружу до восторженного визга на все поля и безлюдную проселочную дорогу, фотографирую для мамы, папы и соперника Яна за мое сердце в зарослях подсолнуха, из которых выглядывают только сверкающие глаза и жуткие банданы.
Снимать их монстры отказываются наотрез, и один подсолнух с чьего-то поля общими усилиями все же прут.
— Шельма растет, Даха, — Эль тянет с неприкрытым восхищением, когда с поверженным подсолнухом осчастливленные суслики выбираются на дорогу, — но грамотно скрутили, талантливая молодежь. Я вот все больше кукурузу тырил…
Заканчивает он мечтательно-ностальгирующе, и мне остается только молча радоваться, что по другую сторону дороги от теплого ветра покачивается ярко-синее море люцерны. Ее прореживать сусликам неинтересно, их больше волнует тетя Инга, о которой еще вчера им рассказывал дядя Владя и сам дядя Владя, коего монстры очень-очень хотят снова увидеть.
— Он обещал нам рассказать страшилку, — восторгом Яна фонтанирует и наши сцепленные руки начинает раскачивать еще активней.
Подпрыгивать.
Слово хочет достать макушкой лазоревое небо с брызгами кипенно-белых пуховых облаков, что набегают на палящее солнце. Оно перевалилось через зенит, но до прохлады вечера еще далеко.
— Про четырех черных чертят? — я вопрошаю заинтересовано и, глядя на их слаженные кивки, закусываю губу, чтобы не рассмеяться.
За десять с лишним лет ничего не изменилось, своему репертуару па остался верен. Ибо других историй он и не знал, как сдала его однажды повзрослевшим детям, что самую интересную страшилку знали наизусть, мама.
Мама, припахав Ветку, за два дня разобрала в квартире даже антресоли, отыскав мой потерянный при переезде зонт с ушами котэ и свой набор хрустальных стопок, кой мы с Димкой безрезультатно искали полгода и клялись, что не кокнули его втихаря.
И извинений я потребовала бы официальных и помпезных.
Проникновенных.
Потребовала… бы на пару с Димычем, одной же… неинтересно.
Бесцветно, и я только кивнула головой, сказала: «Хорошо» и поздним вечером, скрывшись от всего мира за плотной шторой на подоконнике, записала очередное голосовое Димке.
На его же телефон.
Черный смартфон в реанимацию мне надо отнести самой, положить лично, дойти, увидеть, прикоснуться, убедиться, но… у меня нет ахматовского, любимого Димкой, мужества, не пробивает оно на моих часах.
Я остаюсь все тем же детским садом…
— Да-а-аш, — нетерпеливый голос Яна вырывает из горечи, фокусирует взгляд на идущем спиной вперед суслике, — так дядя Владя будет?
— Будет, — я подтверждаю медленно, собираю скачущие, как Яна за бабочкой, мысли, — приедет вечером.
После работы.
До работы же он, не слушая возражений, отвез на дачу маму с Ветой наводить порядок и мариновать мясо.
Сегодня годовщина их свадьбы, одиннадцатая.
Фальшивый предлог, о ком все забыли и не вспомнили бы, не будь у па тысячи и одной напоминалки всех домашних дат, которую он завел из принципа, вредности и маме в доказательство, что помнить день рождения собственного сына он в состоянии.
Мне па позвонил уже по дороге в город, объявил решительно, что семейный сбор и чтоб я прекращала тоже хандрить и на дачу ехала.
С сусликами.
— Дети теперь тоже наши, — мои растерянные возражения он отрубил решительно и просто, — и Кириллу скажи, чтобы заехал по дороге и купил уголь. Как помню, он закончился…
У па всегда все было просто.
Даже то, что невероятно сложно.
— Сколько лет сегодня праздновать будем?
Эль интересуется уже у оплетенной девичьим виноградом запасной калитки, толкает ее первым и удивленно присвистывает, лицезря петляющую среди сосен дорожку из отдельных камней, что проступают над травой.
Деревянный двухэтажный дом за поворотом, и видны только острый край темного дерева и витые перила террасы, что тянется вкруговую.
— Охренеть, чувствую себя Алисой в Стране чудес, — он бормочет ошарашенно.
И, пряча улыбку, я поясняю:
— Мама мечтала о домике на отшибе мира.
А па просто любит исполнять ее мечты.
Правда, домик, перестроенный из обыкновенного дачного дома, вышел… домищем. Архитектор, знающий, как одобрительно сказал па, свое дело, мыслил масштабно и за спасение ребенка был слишком благодарен.
— В итоге получилось почти настоящее альпийское шале, — я рассказываю с гордостью и с сохранившимся неверием, что этот дом и участок в самом деле наш, — и настоящий край света. У нас последний участок, дальше начинается сосновый бор, хотя нет, он начинается уже у нас.
Я касаюсь теплой коры, задираю голову и рассеянным лучам солнца улыбаюсь. Па был прав, на свежем воздухе и в тишине дышать становится легче, не так болит сердце.
Природа лечит.
И не только меня.
Появившаяся с одной из дорожек Ветка замирает, смеется неожиданно, замирая на миг и округляя глаза, и рапортует, что наткнулась на семью ежей.
— Я никогда не видела ежей, Дарийка! Они совершенно не едят яблоки, как в книжках, — она встряхивает головой, и из-под ярко-красной косынки выбиваются кудрявым снопом овсяные волосы.
Проступает румянец на коже, ставшей за эти дни землистой, загораются уже подзабытым огнем глаза, и первый раз за эти дни Ветка кажется живой.
В тот вечер она была в Карловых Варах, приехала к пани Власте без предупреждений, снегом на голову, позвонила моим родителям и всех утащила в ресторан.
Просто так.
Потому что Квета — это Квета.
Жизнерадостная, внезапная, активная. Один из ее поклонников называл Ветку крышесносной, и, пожалуй, это было самое точное ее определение.
Вот только сейчас он бы ее не узнал и так ни за что не назвал.
И заляпанный желтой краской мой джинсовый комбинезон с растянутой розовой футболкой «Микки Мауса» с Ветой диссонирует, смотрится на ней в диковину.
Только улыбка остается столь же искренней и лучистой, заразительной, поэтому суслики уже спустя минуту улыбаются ей в ответ. Делятся длинной-длинной дорогой на «электичке», и щенков показывают, сообщают важно, что Алла Ильинична уехала к подруге, а им сказала воспитывать кутят.
Кормить.
— Данька! — мама выходит из дома неслышно.
Улыбается всем и сразу.
Загоняет сначала в дом пить чай и на Эля, что первый раз на моей памяти начинает смущаться и бормотать извинения за приезд не ко времени, ругается сердито.
Как на работе.
Как на меня утром, когда я спросила можно ли позвать с собой Эля.
Ответ был однозначным и положительным, поскольку Эльвин, как и Ветка, был для мамы своим, почти родным. И спрашивать глупости мне не стоило.
И суслики у нее, как и у па, оказываются нашими очень быстро.
После рук, которые мама уводит их мыть.
Руки монстры, красуясь и обстоятельно комментируя свои действия, моют хирургически и антисептик деловито требуют.
— Данька, признавайся, кто подобному учит детей в шесть лет? — мама задорно кричит.
И приходится чистосердечно признаваться, что манипуляции для зачета учить в гордом одиночестве я отказалась. Втроем и на спор было интересней.
Особенно выигрывать.
— Данька… — мама лишь качает головой, треплет прибежавших сусликов по макушкам и мою законную корочку хлеба отдает им.
— Все, Дарийка, место ребенка в семье у тебя нагло отобрали, — Ветка давится смешком. — Добро пожаловать в обделенную вкусняшками взрослую жизнь.
- Изыди!
Я обиженно сверкаю глазами, дуюсь, как фыркает мама, хомяком и наводить порядок в собственной берлоге удаляюсь независимо и без всех.
Стираю пыль, перебираю книги и на тихий скрип двери оборачиваюсь. Ветка стоит на пороге, смотрит… странно.
Серьезно и задумчиво.
Будто решает что-то.
