делами, закидывал удочки по поводу работы. В офис не хотелось — привык к удаленке. Перспектива по восемь часов в день находиться в одном помещении с малознакомыми людьми вызывала нервную дрожь. С незнакомыми было проще, они, наоборот, создавали иллюзию
неодиночества. В толпе мне всегда было комфортнее, чем одному. В метро. Или на Невском. Или в ночном клубе. Там, где не надо разговаривать.
Айтишные связи у меня были в основном америкосовые, но релоканты все же дали несколько наводок в России.
«Парень, а ты только игрульки можешь?» — спросили в одном достаточно серьезном месте.
«Я могу все», -заявил я нахально.
«Ну хорошо, — ответили мне, — подумаем».
Оставалось только повздыхать над иронией судьбы. Я хотел учиться за границей, потому что это котировалось. А теперь испанский диплом и американская работа словно бросали на меня тень. Раньше за меня дрались бы, а теперь говорили «подумаем».
Подозрительный потому что хрен Сева Мирский. Айтишка дружно потянулась туда, а он почему-то оттуда.
Я занимался своими делами, а думал о Маше. Все время думал о ней. В фоновом режиме. Потому что ничего не прошло. Она, конечно, изменилась за столько лет. Повзрослела. Из девчонки превратилась в женщину. Но взгляд из-под ресниц остался прежним. Наверно, и улыбка тоже. Просто она ни разу не улыбнулась.
А еще родинка на шее, которая мне так нравилась. И запах, от которого сносило крышу. И, наверно, много чего еще.
А самым главным было то, что это была Маша. Все остальное уже не имело значения. Для меня. Как для нее — вопрос оставался открытым. Про тапки и зубную щетку я не забыл.
И все же понимал, что следующий ход за мной. Потому что на этот раз ушел я. Понимал — но встал на паузу. Это было нужно и мне, и — возможно! — ей. А может, ей вообще было не нужно. Но и этому тоже требовалось созреть. Чтобы никаких сомнений уже не осталось.
Как там в Евангелии? Да будет слово ваше: «да, да», «нет, нет», а что сверх того, то от лукавого.
Какого момента я ждал? Наверно, того, когда пойму: или сейчас, или никогда. Как у нее в прихожей, держа в руках куртку и собираясь хлопнуть дверью. Другого шанса уже не будет.
А еще понимал, что даже если… все равно будет трудно. Очень трудно. Столько лет прошло, столько возможностей упущено. И мы уже совсем другие. Но как раз в этом-то и заключался шанс. Останься мы прежними — его точно не было бы.
Маша заблочила мой американский номер. Российская симка стояла в телефоне второй, я ею не пользовался. Пополнил баланс — заработала. Интересно, этот номер тоже в бане? Проверять раньше времени не хотел. Зато восстановил вход в Контакт, зашел в группу класса, давно заброшенную. Последний пост приглашал в телегу, но канал оказался закрытым. Подумал, что без Кешего тут вряд ли обошлось, написал ему, и ворота распахнулись.
Канал на самом деле оказался чатом, впрочем, не очень густонаселенным — тридцать человек из двух классов. И не очень активным: писали редко, одни и те же. Маша среди участников значилась, и это было хорошо. На тот случай, если и старый мой номер заблочен в воцапе, я мог написать ей в личку телеги.
Оно действительно пришло само — как некое знание свыше.
Сегодня… или никогда.
Позвонить? Или все-таки лучше написать?
Пожалуй, сообщения оставляли больше поля для маневра. Для обеих сторон.
Я открыл воцап и выбрал из контактов Машин номер. Наша старая переписка не сохранилась. Возможно, и к лучшему. Я не хотелось возвращаться назад, читать сообщения восьмилетней давности. Особенно самое последнее, в котором просил ее приехать.
Ну… стартуй, Мирский!
«Привет, Маша».
Одна галочка… и вторая. Серые. Нет, уже голубые.
«Маша пишет…»
«Привет, Сева»…
Глава 33
Глава 33
Маша
— А что с Марго? — я растерялась, и прозвучало так фальшиво, что свело зубы.
— Маш, ну ты за идиота-то меня не держи, — рассердился Кеший. — На МРТ просто так от балды не ходят, да еще по ОМС. Это не чекап. И не говори, что ты ничего не знаешь.
— Знаю. Но есть такое понятие «врачебная этика».
— Маликова, я прекрасно знаю, на какое место распространяется твоя врачебная этика, оно гораздо ниже.
— Неважно. Ее диагноз — это ее личная территория.
— Значит, диагноз… Все так плохо?
Он загнал меня в угол, и я не знала, как выкручиваться. И надо ли выкручиваться.
— Плохо, Кеш. И это все, что я могу тебе сказать.
— Онкология? Маш, мне надо это знать, понимаешь? Это очень для меня важно.
— Нет, не онкология, — я уже чуть не плакала. И вдруг решилась: — Вот что, я дам тебе ее телефон. Спрашивай сам. Только не вздумай меня спалить. Сочиняй что хочешь, откуда взял. Она моя единственная подруга, и…
— Спасибо, Маша. Я что-нибудь придумаю. Диктуй.
— Отправлю сообщением. Кеш… значит, снова полыхнуло? Когда ее увидел?
— А ничего и не проходило, — в этих его словах было столько горечи и безнадеги, что слезы, которые всю эту неделю стояли у самых глаз, снова полились ручьем.
Чтобы не хлюпать носом в трубку, я поспешила распрощаться. Сидела за кухонным столом, глядя, как падают одна за другой крупные капли. Потом спохватилась, отправила Кешему номер телефона.
Ничего и не проходило, сказал он…
У меня тоже ничего не прошло. Хотя я убеждала себя в обратном. Закапывалась по уши в учебу, в работу, заводила какие-то ненужные отношения. Доказывала себе, что без любви даже лучше, все равно от нее одни только страдания. А потом увидела Севку и поняла, что все это было напрасно.
Я не знала, что получится у Кешки. Скорее всего, ничего. Она замужем, он женат. И ее диагноз — он не знает, что это такое. Лучше бы ему и не знать. Но беспокойство в его голосе было настолько острым и искренним…
Словно оплеуха: дура, а ведь между вами с Севкой не стоит ничего, кроме вашей глупости. Твоей в первую очередь, Маша. Или надо дождаться, когда появится что-то еще — чтобы еще больше жалеть? Уж ты-то прекрасно знаешь, какой хрупкой бывает человеческая жизнь. В любую минуту может случиться то, чего уже не исправишь.
Ты этого ждешь, Маша?
Я взяла телефон, зашла в воцап. Севкин американский номер был заблокирован, но сейчас
