— Это всё? — не удержалась я.
— Да, — произнёс Адриан, старательно пряча взгляд.
— Зачем? — прошептала я, не зная, что больше означает этот вопрос: зачем принял дурь или зачем лжёт мне, утаивая часть правды.
— Говорю же, слабак, — отвернулся от с мукой. — Я ничтожество, Криста. И самое противное, я знал, что разочарую тебя. Я старался, изо всех сил пытался держаться и всё равно сорвался. Прости.
А мне хотелось плакать, горько и надрывно. Да, он признался в части греха, но утаил самое болезненное и важное — свою измену. Не просто измену, а с той женщиной, одно имя которой действовало на меня, как красная тряпка на быка.
— Ничего, — выдавила я, потому как не имела никаких душевных сил успокаивать его или поддерживать. — Давай спать.
— Ты злишься? — тихий вопрос.
— Очень, — ответила честно. — Но сейчас не время это обсуждать. Нам осталось спать почти ничего. Давай обсудим завтра.
— Хорошо, — кажется он вздохнул с облегчением. — Прости меня, родная. Я люблю тебя.
И Адриан притянул меня к себе и жадно поцеловал. Отпустив мои губы, он прижал меня к себе и вскоре, минут через десять, спал. А ко мне сон не шёл. Его прикосновения жгли кожу даже сквозь пижаму. Почти не мигая я смотрела в окно, где начинала заниматься заря, украдкой вытирая молчаливые слёзы. Было больно. Душа плакала вместе со мной. Ещё одна ложь, ещё одна боль встала между нами. И мне было страшно. Багаж наших нерешённых проблем был так велик, что я всё больше сомневалась в возможности совместного будущего. Слишком много всего стоит между нами. И даже сейчас, в течении этого месяца, Адриан обещал больше никогда мне не врать и сегодня солгал. Скрыл факт измены. Что, если это не первый раз? Смогу ли я жить, зная, что он мне изменяет? Нет, не смогу. Я даже не знаю, как пережить этот эпизод и эту ложь. И если такое повторится, то я просто не выдержу. Как это нестранно, но я верила, что он любит меня. Только вот его любовь была ядовитой, она отравляла и убивала меня, заставляя прямо сейчас корчится в болезненной агонии.
Глава 27. Криста и Адриан
Адриан
Болело всё. Абсолютно. Казалось, даже кончики волос ноют неприятной, пульсирующей болью. Поначалу я никак не мог сообразить, что же такое со мной произошло. Но потом память вернулась, многотонной плитой вины и отвращения вдавив меня в постель. Глухо застонав, я закрыл лицо рука, уже успев понять, что проснулся в одиночестве.
Думать о случившемся не хотелось, но разве воспоминания спрашивают разрешения? Перед мысленным взором мутными обрывками крутились образы моего падения. Неясные, но оттого не менее остро-омерзительные. Желудок сжался, тошнота быстро подкатила к горлу, и лишь чудом я успел добежать до туалета. После, умывшись ледяной водой, я вглядывался в лицо мудака, который только и умеет, что разрушать всё, к чему прикасается.
Оливия… Мать его, я изменил любимой и родной Кристе с этой сукой! Бесконечное «как я мог», или «как вообще у меня на неё встал», было вопросом весьма риторического характера. Физиологии, когда любой здравый смысл отключается, как-то похрен. Тело на умелые ласки реагирует вполне предсказуемо. И я бы рад был спрятаться, как-то постараться уменьшить собственную ответственность, говоря, что это всё наркотики, но чёрт, их же в меня не пихали силой. Я сам. Сам соблазнился, проявил минутную слабость, последствия которой не давали даже вздохнуть свободно.
До красноты, до боли я тёр мочалкой кожу в душе, в абсолютно пустой попытке смыть воспоминания, но мне упорно чудился запах духов бывшей жены. Казалось, эта вонь въелась под кожу. Я ощущал себя невообразимо грязным и бесконечно виноватым. И сколько не проводи времени в душе, мне никогда не отмыться от этого предательства. Выйдя из душа, натянув бельё и одевшись в домашнее, я сел на кровать, трусливо оттягивая момент встречи с девушкой.
Ещё вчера, когда реальность вернулась, оглушая своей жестокостью, я до победного сидел в офисе, стараясь хотя немного прийти в себя. Отойти от наркотического дурмана и когда окружающий мир, обрёл вроде более-менее привычную чёткость, обмирая от страха, направился домой.
Оливия исчезла сразу после изнурительного секс-марафона. Я плохо помню сам процесс и почти не помню её лепет. С радостью вообще бы обзавёлся короткой амнезией. Но это было, я изменил Кристе. Как только понял, что могу относительно связно мысли и говорить, набрал девушке, но телефон был недоступен. Как сейчас помню состояние паники, которое поднялось в душе. Она всё знает? А может с ней что-то случилось? Ведь время был девятый час вечера и отсутствие звонков от любимой пугало. Хотелось немедленно рвануть домой, но я понимал, что показаться ей на глаза в таком виде — это вынести себе окончательный приговор. Когда я всё же явился домой, после душа и нелепых лживых оправданий, я понял, что просто не могу так. Криста не дура и прекрасно видит, как я выгляжу, да и последующие дни с неизбежной ломкой будут красноречивее любых слов.
И я сознался. Рассказал о срыве, но не смог рассказать об Оливии. Это признание комом болезненного отвращения к самому себе встали в горле, и я просто не смог. Было слишком страшно. В любимых серых глазах и без того плескалась бездна разочарования и боли, а подобная правда её и вовсе добьёт. Криста клинически не переносила упоминаний о бывшей жене, и она не перенесла бы, узнай, что я ей изменил с Оливией. И я не стал рассказывать, умолчал, успокаивая совесть тем, что это во благо. Но когда девушка отшатнулась от моего поцелуя, мне на какой-то миг показалось, будто она всё знает. Но потом она сама поцеловала меня, даруя тем самым успокоение.
И пусть Криста и не знала об измене, но я-то знаю. Эта, так называемая «ложь во благо», отравляла изнутри горечью и невообразимым чувством вины. Отвращение и ненависть к себе зашкаливали. Хотелось просто встать, достать из сейфа пистолет и пустить пулю в голову. Всем бы, наверное, было лучше. Но я понимал, мне просто не хватит духу, и я обязан жить с этим дерьмом. С этим отвращением к себе из-за собственной слабости и трусости, с этой горечью вины от собственного предательства. Ведь не так давно я обещал себе, что сделаю Кристу счастливой. А сам? Весь этот месяц она не находит себе места из-за меня, изводит себя беспокойством и страхом. Разве это может принести хоть кому-то счастье? Теперь я и вовсе доказал, что её страхи были не напрасны, и я лишь жалкий слабак, ничтожество, не имеющее силы воли. На всю тысячу процентов я был уверен, что теперь девушка будет мучиться пуще прежнего, ещё больше доводя саму себя.
