что перед глазами заплясали черные точки.
Блейк задержался в той позе еще на мгновение, после чего тоже выпрямился. У меня совершенно не получалось расшифровать его взгляд. В его красивых глазах что-то бушевало, между бровей образовалась складочка. Похоже, он так же, как и я, не понимал, что между нами творится.
– Я пришел не только из-за штанов, – сказал он в конце концов осипшим голосом.
– Нет? – переспросила я и отвернулась в поисках сумки. Можно еще раз перепроверить, аккуратно ли я упаковала жидкости, которые возьму с собой. Пускай я это, конечно, уже делала, но мне срочно требовалось чем-то занять руки.
Шагнув к письменному столу, я подняла сумку со стула. Машинально открыла ее и выложила вещи на стол в один ряд. Затем расстегнула и опять застегнула гибкую молнию на пластиковом пакете с антисептиком. Потом еще раз расстегнула и застегнула.
– Все нормально? – спросил Блейк позади меня.
С максимально беззаботным видом я повернулась к нему и изобразила самую убедительную улыбку, какую только умела.
– Просто нервничаю перед полетом.
Увы, улыбка не подействовала. Блейк до сих пор стоял с нахмуренным лбом, а затем неожиданно сделал шаг в мою сторону.
Я автоматически отступила назад, подняв перед собой пустую сумочку, как щит.
Блейк резко застыл. Его взгляд помрачнел, и он опустил его на мой чемодан.
– Эзра сказал поторапливаться. Не тяни время, – глухо произнес он, прежде чем пересечь комнату, обойти меня и снова распахнуть дверь.
Когда он ее захлопнул, я вздрогнула.
Блейк знает, что я ему солгала. Ведь летать я люблю больше всего на свете. Мне безумно нравится отрываться от земли с этим странным давящим чувством в животе, постепенно набирать высоту и наконец смотреть на облака, простирающиеся в небесах подобно сказочному царству. Однако, к сожалению, даже это зрелище не помогало сгладить отвратительное начало дня.
Я сидела в центральном кресле, зажатая между Эзрой и Блейком. Обоим полет не доставлял удовольствия, поскольку ноги у них были метров на сто длиннее обыкновенных, и им пришлось свернуться рядом со мной, наподобие конвертов. Тем не менее Эзре каким-то образом удалось заснуть. Я надела наушники, поставила на повтор новую песню Арианы Гранде и изо всех сил сопротивлялась желанию посмотреть на Блейка.
По пути в аэропорт я делала вид, что сплю, и ни один из нас не обронил ни слова. К тому моменту я уже не знала, между кем напряжение сильнее: между Блейком и мной или между ним и Эзрой. Времена, когда мы свободно смеялись вместе, видимо, действительно прошли навсегда, и эта мысль причиняла больше боли, чем я могла себе представить.
Я искоса бросила взгляд на Блейка, но он упрямо смотрел прямо перед собой. Так же, как и я, он слушал музыку в наушниках. Помимо этого он скрестил руки на груди и, казалось, потерял интерес и ко мне, и к Эзре. Я боролась с желанием положить ладонь ему на плечо или взять его за руку. Мне хотелось, чтобы у него на губах опять заиграла улыбка. Хотелось, чтобы его глаза снова заблестели, прогнав это дурацкое хмурое выражение с лица, с которым оно выглядело так непривычно.
Тяжело сглотнув, я сунула ладони себе под бедра, чтобы не поддаться этим глупым идеям.
Лишь когда самолет приземлился, я отважилась снова пошевелиться. Повернулась к Эзу и растолкала его. Тот чуть-чуть приоткрыл глаза. Люди вокруг нас уже начали доставать вещи.
– Прилетели, – сказала я.
Брат что-то пробурчал и потер обеими ладонями лицо.
Я отстегнулась и ненадолго вытянула руки над головой, прежде чем повернуться налево.
Блейк уже встал и вытаскивал наш багаж с полки. Точно так же, как Эзра, он принарядился – надел черную рубашку и подходящие к ней брюки, что создавало резкий контраст с одеждой, которую он всегда носил дома.
Я медленно подняла взгляд на его лицо. Все тело охватила дрожь, когда Блейк встретился со мной глазами. Быстро отвернувшись, я начала накручивать наушники на телефон. Лучше мне на него не смотреть. И все же это было больно – так сильно, что чувство почти заставляло меня упасть на колени.
Только когда до конца замотала провод и убрала все в сумку, я поднялась. Двери самолета еще не открылись, и когда я встала, в меня врезался мужчина. Я потеряла равновесие и наткнулась на Блейка.
Тот рефлекторно обвил рукой мою талию и прижал к себе, после чего стрельнул убийственным взглядом на виновника:
– Что за дела, чувак? Мы все ждем.
– Я спешу.
– Я тоже. Но ты видишь, чтобы я расталкивал всех, кто поменьше, как кегли? – Он собирался добавить еще что-то, но я накрыла его руку своей. Это словно вырвало его из приступа гнева. Он опустил глаза на меня. Кожа у него на шее слегка покраснела.
– Все нормально, – прошептала я и сжала его ладонь.
У Блейка дернулся кадык, когда он с трудом сглотнул. Затем он слегка сдвинул руку и провел ею по моей талии, причем его большой палец скользнул под блузку.
Я отрывисто втянула в себя воздух, когда его кожа соприкоснулась с моей. По спине пробежали мурашки, и мне стало интересно, почувствовал ли он это. Чувствовал ли он, что со мной творилось?
В этот момент открылись двери самолета.
Пассажиры устремились вперед, и Блейк резко от меня отпрянул. Так резко, что у меня закружилась голова. Я переставляла одну ногу за другой, но Блейк оказался слишком быстр. Когда мы с Эзрой друг за другом вышли из салона, между нами уже вклинилось много людей.
– У тебя все в порядке, Блинчик? – ни с того ни с сего спросил брат.
Я кивнула, хотя колени до сих пор были ватными. К огорчающему фиаско с Блейком теперь добавилось волнение из-за встречи с родителями. Внезапно я перестала нормально воспринимать собственные руки и ноги. Мысли, как на заевшей пластинке, вращались вокруг лжи и оправданий, которые мне придется скармливать родителям, и вокруг эха от руки Блейка на талии.
Пока мы шли по аэропорту, я крепко цеплялась за чемоданчик. За матовыми стеклами виднелись лица людей – они наверняка ждали любимых. Я проглотила ком в горле и расправила плечи. Сердце колотилось в груди.
– Все будет хорошо, – произнес Эзра. – Думай только о мамином лице, когда она нас увидит.
Я старалась, но к тому времени мы уже добрались до стеклянной двойной двери и прошли через нее.
Всего через несколько секунд я заметила отца. Он стоял с краю толпы с гигантской табличкой, на которой красовались наши имена, и
