в котором рассказала бы отцу, что встречаюсь с Маратом, а он бы дал свое благословение. Нет, тут два варианта — или меня бы мучила совесть за ложь, или я бы изначально не начала встречаться с плохим парнем. А значит не было бы Тимура… О таком варианте я даже думать не хочу. Эти шесть лет были невероятно сложными, но я бы ни за что на свете не поменяла ни единого момента.
— Он хороший? Он хорошо к вам относится?
— Да, — киваю не задумываясь и только после этого понимаю, что дала ему искренний ответ. Марат совершил много ошибок. И в прошлом, и в настоящем. Но тем не менее, сейчас это единственно правильный ответ. Зная правду, видя как он не может отвести взгляд от сына, я просто не могу ответить по-другому.
Когда Марат с Тимуром заходят на кухню, я с удивлением отмечаю, что сын не выглядит недовольным. Обычно, если его прерывают от любимого занятия, он вполне может возмутиться. Громко. Но следом я вижу Марата, нагруженного четырьмя коробками лего, сверху на которых возвышается недостроенная конструкция и не могу не сдержать улыбку. Скалаев умудрился найти компромисс. Хотя, вполне возможно, что он просто сообщил сыну, что скоро тот увидит своего лучшего друга. Думаю, этот вариант сработал бы даже без обещания забрать наборы лего.
Всю дорогу до нашего спального района я пытаюсь выведать у Тимура побольше информации о Потапыче, но так как он в ответ задает встречные, а именно “где он сейчас и почему давно не появляется на даче?”, мне приходится срочно перевести разговор в другое русло.
Этим летом они ездили на дачу всего пару раз и я только сейчас понимаю, что о Потапыче разговоров не было. Они рассказывали о своей подруге Милане, о ее бассейне, о ягодах, о езде на велосипедах. Но о соседском дедушке речи не было. Вот только я не придала этому должное значение.
Когда мы заходим в квартиру Саяры, Тимур сразу несется навстречу Костасу и заставляет Марата аккуратно разложить новые коробки с конструктором на полу. Мы оставляем их в гостиной, а сами направляемся на кухню. Саяра уже накрыла стол, разлила чай по чашкам и теперь смотрит на меня будто ждет приговор.
А я с удивлением понимаю, что не могу на нее злиться. Всю дорогу сюда я думала о том, когда мой отец мог “завербовать” ее, как он мог убедить ее докладывать информацию обо мне и в голову приходит лишь одна веская причина — операция Костаса. Уверена, отец предложил Саяре взять на себя все расходы взамен на то что она поможет организовать встречи с внуком. И я понимаю, что не вправе ее судить. Мне обидно, что она столько лет скрывала от меня правду, но с другой стороны, я понимаю, что ради своего ребенка тоже пошла бы на все и даже больше.
Но тем не менее, глядя на ее взволнованное лицо я спрашиваю:
— Когда это все началось?
Только задав вопрос, чувствую болезненный укол где-то под сердцем от мерзкого дежа вю. Когда-то я задала практически такой же вопрос своей подруге Динаре. Тогда она рассмеялась и противно выдала: с самого начала. Без толики смущения призналась, что изначально между нами не было искренней дружбы и она усердно играла роль моей подруги ради выгоды.
Выражение лица Саяры совсем не похоже на Динино, на нем нет насмешки, уголки ее губ не приподняты в надменной ухмылке, но тем не менее, ее следующие слова полосуют меня ничуть не меньше, чем слова моей лже подруги много лет назад.
— С самого начала, детка. Михаил Евгеньевич купил нам эту квартиру и попросил меня присматривать за тобой.
Хорошо, что я успела сесть за стол. Я предполагала, что разговор будет не из легких, поэтому даже не поглядывала в сторону многочисленной выпечки Саяры, но о том что меня начнет тошнить даже без какой-либо пищи, я не могла и подумать. Шесть лет. Шесть лет лжи.
Марат снова стоит позади меня. На кухне есть еще стул и небольшой угловой диванчик, но Скалаев, словно верный страж стоит за моей спиной. Я слышу его неровное дыхание и чувствую тяжесть горячих ладоней на своих плечах. Заземляет. Успокаивает. По крайней мере пытается. А вот в том, что выходит у него это довольно паршиво — вовсе не его вина. Все-таки, он обычный человек, а не волшебник. А что-то мне подсказывает, что помочь моей нервной системе в данный момент сможет только какое-то волшебное зелье. Уверена, даже чудодейственные капельницы вчерашней медсестры будут сейчас как мертвому припарки. Потому что да, с каждой новой ошеломляющей новостью я становлюсь немного менее живой внутри…
— Все это было ложью, — сквозь слезы выдавливаю из себя. Не знаю почему я начинаю плакать именно сейчас. Почему новости о том, что шесть лет дружбы с Саярой оказались лишь спектаклем ударили по мне больнее, чем то, что моя мать жива? Хотя, может, это просто стало последней каплей…
— Нет, пожалуйста, не думай так, — всхлипывает она. — Ничего не было ложью, Алиса. Ты меня как дочка, клянусь.
— Дочка, за общение с которой тебе платили деньги? — усмехаюсь давясь слезами. Какая жестокая ирония, моя настоящая мать получала ежемесячное пособие за то чтобы не приближалась ко мне, а Саяре — за то чтобы притворялась моей подругой.
— Нет, детка, я не брала деньги. Я клянусь. Как только я узнала тебя поближе, я отказалась. Пожалуйста, дай мне объяснить. Умоляю тебя!
— Я не…, — порываюсь встать, но в последний момент опускаюсь обратно на мягкий стул. Если последние события и научили меня чему-то, так это тому, что нужно хотя бы дать шанс человеку объясниться. И если в пять лет мне такое не приходило в голову, то сейчас я могу хотя бы попытаться дай ей шанс. Знаю, что этот разговор разорвет мое сердце в клочья, но тем не менее, произношу:
— Говори.
Саяра вытирает влажные щеки рукавом домашнего платья и поспешно кивает:
— Я не врала тебе, — начинает она и наткнувшись на мой скептический взгляд, исправляется: — Не обо всем. Мама Костика, действительно, умерла и мы потратили все деньги на ее лечение, влезли в долги… Вот только большой квартиры у нас не было. Айсен продал свою однушку в Кузьминках, но даже это не
