Пока он жив.
Доктор Каплан закончил осмотр. Джилл ждала его в библиотеке. Увидев врача, она встала. Эли Каплан, неуклюже пытаясь пошутить, пробормотал:
– Ну что ж, Джилл, у меня для вас и хорошие новости, и плохие.
– Давайте сначала плохие.
– Боюсь, нервная система Тоби претерпела необратимые изменения. К сожалению, в этот раз улучшение наступить не может. Он никогда не будет двигаться и говорить.
Джилл долго смотрела на него, потом прошептала:
– Ну а хорошие новости?
Доктор Каплан улыбнулся:
– Сердце у Тоби на удивление здоровое. При соответствующем уходе он проживет еще двадцать лет.
Джилл, не веря своим ушам, уставилась на доктора. Двадцать лет! И это хорошие новости?! Она представила весь ужас двадцатилетнего сосуществования с этим ужасным чудищем, там, наверху, годы мучений в тисках, кошмаре, из которого не было выхода. Развестись с Тоби невозможно. Пока он жив, она должна оставаться с ним. Никто не поймет ее предательства. Джилл – национальная героиня, спасшая жизнь Тоби. Все посчитают себя обманутыми, если она вздумает покинуть мужа. Все. Даже Дэвид Кеньон.
Дэвид звонил каждый день, восхищался ее верностью, бескорыстием, но оба сознавали, какое глубокое безмолвное чувство соединяет их.
И единственная мысль оставалась невысказанной:
«Когда Тоби умрет…»
Три сиделки круглые сутки посменно ухаживали за Тоби, все умелые, аккуратные, точные и бездушные, как роботы. Джилл была благодарна им, потому что физически не выносила присутствия Тоби. Она постоянно находила предлоги, чтобы не заходить в его комнату. Вид этой омерзительной ухмыляющейся маски внушал Джилл отвращение. Когда она все же заставляла себя подойти к мужу, даже сиделки замечали в нем немедленную перемену. Тоби лежал неподвижно, бессильный, заключенный в клетку парализованного тела. Но в тот момент, когда Джилл появлялась в комнате, его ярко-голубые глаза загорались оживлением. Она могла читать мысли Тоби так же отчетливо, как если бы он говорил вслух:
– Не позволяй мне умереть. Помоги мне! Помоги!!!
Джилл стояла, глядя на искалеченного мужа, и думала:
«Не могу я ничем помочь. Ты и сам не пожелаешь жить таким. Захочешь умереть».
Настойчивая мысль начала расти в мозгу Джилл. Газеты были полны историй о неизлечимых больных, мучениках, чьи жены из жалости освобождали их от страданий. Даже некоторые доктора порой признавались, что помогали умереть подобным пациентам. Это называлось эвтаназией – убийством из милосердия. Но Джилл понимала, что убийство всегда остается убийством, хотя в Тоби не было уже ничего живого, кроме этих проклятых глаз, неотступно следивших за ней.
Она перестала выходить из дома и все больше времени проводила у себя в спальне, взаперти. Приступы мигрени возвратились, и она ни в чем не могла найти исцеления.
Газеты и журналы печатали душераздирающие статьи о парализованном комике и его преданной жене, которая однажды уже вернула Тоби здоровье. Все периодические издания гадали только об одном: сможет ли Джилл повторить свой подвиг. Но она знала: чудес не бывает, Тоби никогда не сможет стать прежним.
Доктор Каплан уверен, что больной способен прожить еще двадцать лет. А Дэвид? Нужно, необходимо найти способ бежать из этой тюрьмы.
Это началось в одно мрачное, унылое воскресенье. Все утро и весь день лил дождь, барабанил по крышам и окнам, доводя Джилл до безумия. Она как раз читала у себя в комнате, пытаясь не прислушиваться к бешеной дроби капель, но тут вошла ночная сиделка, Ингрид Джонсон, сухая, негнущаяся, в накрахмаленном халате.
– Горелка наверху не работает! – объявила она. – Я должна спуститься в кухню, приготовить обед мистеру Темплу. Не могли бы вы посидеть с ним несколько минут?
Джилл услышала неодобрительные нотки в голосе сиделки. Та явно считала неестественным и странным, что жена отказывается подходить к постели парализованного мужа.
– Хорошо, – согласилась Джилл и, отложив книгу, прошла по коридору в спальню Тоби. В ноздри ударила знакомая вонь, и в то же мгновение на нее нахлынули воспоминания об ужасных долгих месяцах, когда она боролась, чтобы спасти мужа.
Тоби полулежал на большой подушке. При виде Джилл глаза его внезапно зажглись, ожили, заговорили:
«Где ты была? Почему так долго не приходила? Ты нужна мне. Помоги!»
Словно у этих глаз был голос! Джилл оглядела омерзительное искалеченное тело, улыбающуюся маску смерти и почувствовала, как к горлу подступила тошнота.
«Будь ты проклят! Ты никогда, никогда не встанешь! Ты умрешь! Я хочу, чтобы ты сдох!» – мысленно прокричала она.
И под взглядом Джилл выражение глаз Тоби изменилось. В них отразилось потрясенное неверие и медленно, постепенно начали проступать такая неприкрытая злоба и такая ненависть, что Джилл невольно отступила, поняв, что произошло. Сама того не замечая, она высказала свои мысли вслух.
Повернувшись, она в панике бежала из комнаты.
К утру следующего дня дождь прекратился. Из подвала принесли старое инвалидное кресло Тоби. Дневная сиделка, Фрэнсис Гордон, вывезла его в сад посидеть на солнышке. Джилл прислушивалась к скрипу колес, удаляющемуся по направлению к лифту. Выждав несколько минут, она спустилась вниз и, проходя мимо библиотеки, услышала звонок. Это был Дэвид.
– Как ты сегодня? – нежно спросил он.
Никогда в жизни Джилл не была так рада слышать его голос.
– Со мной все в порядке, Дэвид.
– Я бы так хотел оказаться сейчас рядом, дорогая.
– И я тоже. Я тебя люблю! И хочу тебя! Хочу, чтобы ты обнял меня. О, Дэвид…
Какое-то шестое чувство заставило Джилл обернуться.
Кресло с Тоби стояло почти рядом с дверью, в коридоре, там, где его оставила отлучившаяся куда-то сиделка. Голубые глаза обдавали Джилл убийственным презрением и отвращением. У нее загорелись щеки, словно от ударов по лицу. Эти глаза говорили, кричали, обещая прикончить ее. Джилл в панике уронила трубку, выбежала из комнаты и помчалась наверх, чувствуя, как ненависть Тоби преследует ее, словно некая злобная дикая сила. Весь день она боялась покинуть спальню, отказываясь есть. Только молча, застыв, сидела в кресле, вновь и вновь воскрешая в памяти ужасные минуты. Тоби знает. Он знает. Никогда больше она не сможет встретиться с ним лицом к лицу.
Наконец наступила ночь. Была середина июня, за окном неподвижно стоял жаркий воздух. Джилл широко распахнула окна, чтобы стало хоть немного прохладнее.
В комнате Тоби дежурила сиделка Гэллахер. На цыпочках подойдя к постели, она взглянула на пациента. Как жаль, что бедняга не может вымолвить ни слова! Хотела бы она знать, что у него на уме, и тогда, наверное, смогла бы ему помочь. Поплотнее укутав Тоби одеялом, она жизнерадостно сказала:
